— Ты хотел сказать — ушам.
— Да, Гапон, так странно слышать от тебя такие слова.
— Ничего тут странного. Это ж не мои слова — Филиппа.
— Сынок, по-моему, ты заметно поумнел.
— Ну да, после того как ты двинула меня головой о стенку.
— Прости, сынок, но ты ж сам виноват.
— Что там, Ален, к чему ты прислушиваешься?
— Что там, Аленка? С тобой все в порядке?
— Обними меня, Эрос.
В открытое окно кухни, где Нонна Юрьевна угощала ребят чаем с прошлогодним клубничным вареньем, залетела песня. Как шальная оса, залетела на невидимых крыльях июньского ветерка. Падкая на сладкое человеческое счастье песенка какое-то время металась по кухне, отражаясь от стен. Но вдруг прозрачным мотыльком покорно замерла на левой руке Ален.
— Пусть голос попсовый
Поет попурри.
Мы счастливы снова
В Любви. мп3.
Что может быть круче,
Чем драйв до зари?..
Но глючит Петруччио —
И нет мп3.
— Кого это опять глючит? Тебя, что ли, Палермо?
— Почему сразу меня?
— Блин, Кондрат, ты опять за свое?!
— Сынок, и правда, ну что ты к парню привязался? Ему и без того досталось от тебя.
— Я привязался?! Да это вы на меня накинулись! Ну вас всех! «И нет у меня никого, кто станет судить меня», ясно?!
— Зачем ты убрал руку? Тебе неприятно обнимать меня?
— Ну что ты, Аленка! Я просто хотел налить чаю.
— Не надо чая, пошли отсюда.
— Ну вот, гармонии больше нет, согласия нет.
— Не скули, Палермо. А не нравится — вали вместе с ними! «Почему вы проклинаете меня и почему вы почитаете меня?» Ну, кто скажет мне?
Но они ушли. А Кондрат остался. И мать его тоже осталась. Потому что несмотря ни на что, несмотря на то, что он сотворил себе кумира и дьявола, Нонна Юрьевна любила своего сына. Ведь еще Господь сказал: «…вы любите то, что вас обманывает».
