Голубка подошла к ним. Она присела на корточки возле своего отца и долго на него смотрела. Погладила по щеке. Трудно было сказать, что у нее в это время творилось в душе. Я вытянула шею и увидела его бледное упрямое лицо. Длинные белые волосы были в крови, на шее – следы волчьих зубов.
Мужчины и женщины опустили головы и тихо плакали. Странно было видеть все это: горбатые, одноглазые, все в шрамах, разбойники стояли, понурившись, а по щекам у них катились слезы. Я не верила, что у пиратов есть душа, но в тот миг подумала, что, возможно, душа есть у всех. Просто у некоторых людей она спрятана так далеко, что не сыскать, – ютится в каком-нибудь убогом стылом углу.
Вот Брагдер откашлялся и приказал громким четким голосом:
– Белоголовый умер – салют в честь мертвого капитана!
Все, у кого были ружья, подняли их вверх и салютовали Белоголовому. Некоторые перезаряжали ружья и стреляли по нескольку раз, крича: «За Белоголового! За нашего любимого капитана! За того, кто наводил ужас на все Ледовое море!»
Когда отзвенело эхо последнего выстрела, Голубка повернулась ко мне:
– Пожалуйста, освободи пленника.
Отныне никто не смел ей возражать. Теперь она отдавала приказы.
Я побежала к Фредерику. Я так торопилась развязать веревки у него на руках и ногах, что в спешке, наоборот, затягивала узлы и лишь еще крепче его запутывала.
– Ты меня этак скоро свяжешь так, что мне никогда не выбраться будет, – рассмеялся Фредерик.
– Уф! Проклятая веревка!
Наконец он все-таки освободился. И тогда я влетела в его объятия, в его прекрасные теплые объятия, и так сжала его, что рукам стало больно.
– Прости, что от меня было мало проку, – сказал он.
– Очень даже много! Если бы не ты, у меня никогда бы не хватило смелости.
Он поставил меня на лед и осмотрел своими лучистыми голубыми глазами.
– Волчица, как я слышал?
Я кивнула.
– Она поквиталась с Белоголовым.
– Вот как? А ты сама и пальцем не пошевелила?
– Нет, – пробормотала я. – Ну, разве что немножко, в самом начале.
Сказав это, я почувствовала, что краснею. Может, боюсь того, что совершила? Ведь я теперь несу ответственность за смерть человека. И хотя я этим спасла много других людей от верной гибели, эта вина навсегда останется со мной. Как шрам.
Фредерик догадался, что у меня неспокойно на душе. Он растрепал мне волосы огромной пятерней и сказал:
– Смалодушничать всегда легче. Но однажды появляется тот, кто решается на мужественный поступок. И это большая удача для всех.
Он посмотрел на толпу пиратов и на их нового капитана.
– Значит, это и есть дочка Белоголового? – произнес он медленно. – Та, которая охраняла пленников?
Ничего удивительного, что он не узнавал сестру. Она сильно изменилась за двенадцать лет, проведенных на острове. Высохла и подурнела, а волосы сделались белыми. И все-таки… Я заметила, что Фредерик внимательно ее рассматривает.
– Да, – сказала я. – Она стала его дочерью. Но до этого у нее были другие родители. Может, подойдешь поздороваться?
Он нерешительно пошел к берегу. Голубка стояла в окружении пиратов. Все хотели похлопать ее по спине, сказать что-нибудь хорошее о ее умершем отце, которого они так любили. Но, заметив приближавшегося Фредерика, Голубка высвободилась от них и направилась ему навстречу.
Они остановились и посмотрели друг на друга. Фредерик стянул с себя шапку и сказал неуверенно:
– Я должен поблагодарить за помилование.
Она кивнула:
– Здравствуй, Фредерик.
И спросила:
– Известно ли тебе, живы ли еще отец с матерью?
Тут из него словно выпустили весь воздух, глаза заблестели, а губы шевелились, но не могли выговорить ни слова.
– Не знаю. Я давно не был дома, – только и смог он прошептать.
Голубка увидела, как он опечален, и поняла: он раскаивается, что в тот день оставил ее одну на острове. Она догадалась, что это ради нее он совершил такое долгое плавание и ради нее пришел сюда на остров, почти не надеясь, что она еще жива. Голубка обняла брата, огромного и взрослого, и они долго стояли так, близко-близко. Наконец Фредерик тоже решился обнять сестру. Они что-то говорили друг другу, но я не слышала что. Да это было и не важно.
Салют в честь погибшего Белоголового отгремел. Пираты решили, что настал черед салютовать новому капитану. И, как заявил Рубака, следует палить из всех орудий. Ведь не каждый день появляется новый капитан. С этим все согласились.
Голубка разрешила им зарядить пушки на «Снежном вороне». Пираты с таким рвением бросились исполнять ее приказ, что тошно было смотреть: когда надо было палить из пушек, они бежали со всех ног. Брагдер тоже направился к кораблю, но остановился на полпути.
– Идем, капитан?
Голубка посмотрела на него и на Фредерика и сказала:
– Теперь они будут стрелять в мою честь, старший брат. Ты не испугаешься?
Она пошла за Брагдером и поднялась по веревочной лестнице на корабль, который теперь принадлежал ей и которым отныне она могла управлять по своему усмотрению.
Мы с Фредериком остались стоять на заснеженном берегу. Чуть поодаль лежал Белоголовый, волосы его были в крови. Мы увидели, как открываются ставни пушечных портов. Слышали скрип тяжелых лафетов
[15], которые разворачивали в нужном направлении. Кто-то уронил ядро, и его за это отругали. Потом одно за одним злобные железные глаза пушек высунулись из портов, они смотрели холодно и безжалостно.
Лисья Шкура прибежал с жилой палубы на капитанский мостик, хлопнул Брагдера по спине и что-то сказал, покосившись пару раз в сторону Голубки.
Брагдер кивнул, поднял голову и отдал приказ: «Огонь!»
Пират, стоявший у люка на нижнюю палубу, повторил команду, чтобы ее услышали внизу те, кто был у пушек.
Один за одним моргали железные глаза и раздавались грохот и треск. Белый дым оплел тело «Ворона», словно толстый венок, ядра свистели надо льдом и оставляли, падая в снег, большие дымящиеся воронки.
Когда отгремел последний залп, Брагдер заорал:
– Ура капитану Голубке!
– Ура капитану Голубке! – подхватили пираты, стоявшие у борта. Они сорвали шапки и махали ими над своими вшивыми головами.
И вот когда наконец все успокоились и можно было надеяться, что теперь воцарятся тишина и покой, с моря донесся страшный грохот, по сравнению с которым пушечные залпы показались пустяком.
