А закончив, спросил просто, не глядя в зал:
– Когда-нибудь слышали песню на стихи Маяковского?
– Нет, нет, – послышалось из зала.
– Это потому что нет хороших песен на стихи этого большого поэта. Слушайте.
Всю первую половину «Флейты-позвоночника» он превратил в готическую балладу, которая давала развернуться голосу вширь. Здесь можно было не играть вообще. Сева чувствовал, что голос покрывает пространство полностью.
ВЕ-рсты-Улиц-взмАх-ами-шагО-о-ов-мнУ.
КудА-у-йдУ-я, этот-А-ад-таЯ!.. —
чеканил он в припеве.
И тут же вставил изделие из бардовского арсенала – «На далекой Амазонке». Но он пел эту песню с безжизненным лицом, не моргая, добавив рока в солнечный мир шестидесятников. В припеве должен был быть мажор, но в сочетании с его голосом и лицом он только нагнетал драматизм.
Сева осмеливался петь то, что никогда еще не исполнял никому. Показывать новый материал чужим людям было проще и естественней, чем в своем доме, и это говорило о том, что это еще не дом, это только путь к дому. И свои вещи тоже временами удавались, били в цель.
Я выточу тебя в скрежете музыки,
Вылеплю неровными строчками стихов.
Слова, упавшие, как пьяные мужики,
Лягут шедеврами тонкости, но
Если полюбишь ты эти строки,
То не за красоту
Оригинального сложения
И не за голоса моего рокот,
А за то, что пишу их тебе
Уже не я.
Да, это был период для Севы, когда его меняло все – даже спетая песня.
А потом они задавали ему вопросы, робко и внимательно на него глядя. Как будто видели перед собой высшее существо. Принесли несколько записок. На одном из клочков бумаги было написано: «Часто ли вы чувствуете себя гением?» Сева прочел вопрос вслух и сказал:
– Я сам, конечно, себя называл гением сотни раз – и не только тогда, когда стишок получался, – в зале раздался поддерживающий смех. – Но это словечко – для домашнего употребления. А на самом деле, когда я слышу это слово, я чувствую его острое неприятие. Потому что «гениями» мы называем каких-то выдуманных особенных людей, которых на самом деле не существует. «Гений» – это как марсианин, понятие, к нам самим не применимое. А правда состоит в том, что стишок или песню пишет обычный человек, у которого было, может, и не больше забот, чем у любого из нас, но уж точно не меньше. Но это ему не помешало. Главная его заслуга состоит в том, что он прислушался к почти неслышной ноте, которая могла в нем прозвучать и погаснуть. А он услышал ее, различил – и погаснуть ей не дал. И даже если песня вышла очень хороша, назвать его из-за этого гением как-то несправедливо. Это все равно, что вычеркнуть его из числа людей, объявить хоть и симпатичным, но чужаком. А это, мне кажется, противоречит самой идее искусства, которое, если бы не вырастало самым чудесным образом из самой обыкновенной жизни, из ее сора и праха, – ничего бы не стоило.
Сева и сам не без удивления слушал то, о чем говорит.
А еще его спрашивали о том, сколько ему лет и есть ли у него девушка.
Его долго не отпускали, а когда все закончилось, большая компания ждала его на улице, чтобы проводить. Это было трогательно. Симпатичная девушка сказала ему, что концерт был волшебным и что сам он – волшебник. Сева пригляделся к ней, мгновенно оценивая, можно ли ее трахнуть, но забыл об этом, как только отвел глаза. Севу с почестями посадили на автобус, идущий в Старый город. Он ехал с каким-то растерянно-благодушным выражением лица.
Хороший вечер – только рядом должна была быть моя любовь. Меня не питают аплодисменты, я хочу петь ради любви. А какое искушение – расслабиться и быть волшебником. Пользоваться волшебной палочкой голоса, преображающей даже вполне убогую программу.
Нет, это не для меня, думал он. Если этого не понять сейчас, ничего более достойного не написать. Тем более что дальше – дальше будет возвращение в мир, окостеневший раньше времени.
«Мне нужно уехать», – вдруг отчетливо сказал он себе. Не в Волгодонск, это точно. «Увижу ли Бразилию, Бразилию, Бразилию…» Нужно погрузиться в культуру – до самых печенок. Пусть завалит так, чтобы было невозможно из-под нее выбраться. Пусть волшебная палочка ее преобразит.
Если не выберусь, то, значит, тут мне и красная цена. Значит, пойду спокойно бабки заколачивать – и время от времени радовать песенками друзей на свадьбах.
Петербург. Надо придумать, как мне выбраться в Петербург.
VI. Чужая земля
Источник страсти есть во мне
Великий и чудесный…
М. Ю. Лермонтов
1
Сева проснулся от холода. Открыл глаза и увидел сомкнутые, плечо к плечу старомодные мутные фасады психоделической расцветки. Резко подобрался на сиденье и глухо выдохнул:
– Питер!
– Московский проспект, – уточнил Руслан.
Сева взглянул на часы – четыре утра. Поежился.
– Замерз? – спросил Руслан. – Я выключу кондиционер.
– Да, спасибо.
Сева смотрел на улицу, которая больше походила на интерьер, и прислушивался к себе, пытался понять, какое ощущение должно соответствовать этой картине. Подходящего ощущения не находилось – и Сева просто смотрел, выхватывая детали решеток, барельефов, пилястр. Справа открылся канал, как будто прорубленный в цельном куске высокой каменной набережной. С той стороны возникли дворец, мосты, сад. Еще минута – и они выехали к поднятому вертикально мосту. Сева тихо задохнулся. Руслан остановил машину, как будто понимая важность момента. Это была церемония встречи.
Они выбрались из машины. Сева стоял и смотрел на уходящую в небеса размеченную для движения дорогу. «Все, дальше только в небо», – подумалось ему. Вокруг летали странные крупные птицы. Чайки, наконец вспомнил он, чайки в городе. Они летали низко, требовательно вскрикивали и садились на гранитные парапеты.
Ну что – сесть теперь здесь, под этим мостом, и начать думать? Обязательная программа уже выполнена: Сева в Питере. Сева уже видел Питер. Севе есть, что вспомнить об этом городе.
Он посмотрел вниз, в темно-коричневую воду. Это была не река. Сева знал реки. Эта вода была бездна, а реки не бывают бездной. На спусках высокой набережной сидели люди. Это были существа из другого мира. В этом мире влюбленные под утро спускаются с гранитной высоты к воде. Послышался смех. Им весело. Севе показалось, что какая-то девичья рука весело ему помахала. Они приветствуют его, пришельца. Они дружелюбно настроены. Появилось волнующее предвкушение контакта с иной формой жизни.
Руслан стоял позади. Он ничего не говорил и терпеливо смотрел на Севу. И только когда тот вспомнил о нем и повернулся, Руслан сказал:
– Я довезу тебя до Московского вокзала, там я тебе советую сдать багаж в камеру хранения и пойти найти гостиницу. Вот тебе немного денег, – он протянул Севе купюру в пятьсот рублей – это было почти столько, сколько Сева брал с собой в поездку. – Если что, позвони мне – запиши телефон, – он продиктовал, Сева записал на полях быстро вытащенной из сумки газеты.
