Когда я спрашивал дорогу, люди смотрели на меня озадаченно и с беспокойством.
– До нее больше шестидесяти километров, – сказал оператор бензоколонки.
– А в каком направлении мне ехать? – спросил я.
– Думаю, сначала по скоростной автостраде, а потом – на север по шоссе двести десять, – неуверенно ответил он.
Конечно же, я не мог ехать на велосипеде по автостраде, мне нужно было найти путь по городским улицам.
– Ты уверен, что не нужно позвонить родителям? – спросил он.
– Все в порядке, – небрежно ответил я, показывая пальцем на автостраду. – То есть вы считаете, что Пасадена там?
Он кивнул, хотя и выглядел при этом не очень уверенно.
– Спасибо.
Я улыбнулся и отправился на поиски ближайшей городской улицы в том направлении, куда он мне показал. Все складывалось хорошо.
Через десять часов я добрался до Пасадены. Дорога, по которой я ехал, петляла по долине вокруг Лос-Анджелеса, так что сложно сказать, сколько всего километров я проехал. Пару раз я останавливался на заправках, чтобы спросить дорогу, купить газировку или сходить в туалет. Деньги у меня почти закончились, но это не имело никакого значения. Важно было одно: я добрался до Пасадены. И что теперь?
Я не знал ни названия улицы, на которой жили бабушка с дедушкой, ни номера их телефона. И, как выяснилось, они даже жили не в Пасадене, а рядом – в Сан-Марино. Я послонялся по округе и нашел знакомое место – «Галеру» – большой корабль у дорожной развязки, переделанный в закусочную. Мы много раз заходили туда поесть, и я знал, как отсюда добраться до родственников. От «Галеры» до Сан-Марино было около восьми километров.
Подъезжая к дому по грязной дорожке, я испытывал огромное удовлетворение. С тем же чувством я мог стоять на вершине Эвереста или на Луне. Это был лучший день рождения за всю мою жизнь.
К счастью, бабушка с дедушкой были дома. Увидев меня, они одновременно обрадовались и страшно перепугались. Родители, которым мы тут же позвонили, не рассердились, они были рады, что со мной ничего не случилось, и облегченно вздохнули, узнав, что все в порядке. Мне кажется, они были слишком напуганы, поэтому не стали меня ругать. Никто никогда не объяснял мне всю опасность моего поступка, и я надеялся, что родные гордились мною. Бабушка с дедушкой погрузили велосипед в кузов машины и отвезли меня домой, где нас встретила вся семья – двоюродные братья и сестры, тети, дяди, соседи тоже пришли, все собрались на вечеринку в честь моего дня рождения. Играла музыка, мы танцевали, пировали, а взрослые от души выпивали.
Все разговоры на празднике то и дело возвращались к моему путешествию. То, что я только что сделал, было невероятно для ребенка моего возраста, это ощущение придавало мне сил и очень вдохновляло. Все, что мне нужно было сделать, чтобы собрать вокруг себя всю семью и устроить праздник, – проехать на велосипеде или пробежать очень большое расстояние. Это может показаться наивным, но именно такой урок я усвоил в тот день.
Мы взрослели, и Крейг начал считать, что моя упертость становится чрезмерной. И в данном случае его чувства были вполне оправданны, поскольку главным событием выходных для меня всегда была какая-нибудь смелая авантюра. А Пэри, напротив, с пониманием относилась к моим странностям, но всегда заставляла учитывать и ее интересы, независимо от того, как к этому относились другие.
– Если тебе так нравится бегать, продолжай, – сказала она однажды. В этом была она вся: даже ребенком она умела радоваться за других.
Мне действительно очень нравилось бегать, и я продолжил это занятие в средней школе, где и познакомился со своим первым наставником. Там же я больше узнал о том, почему людей привлекает бег на длинные дистанции.
Ходили слухи, что рядовой Джек Мактэвиш мог отжаться, подтянуться и сделать упражнения на пресс больше раз, чем остальные его сослуживцы, включая офицеров. При этом он был еще и быстрее всех. Остальные призывники боялись вставать с ним в пару, потому что его сила и способность к концентрации не оставляли им ничего, кроме позора. У Мактэвиша был очень простой подход к жизни: вставай раньше, тренируйся больше и держись дольше остальных. В те дни, когда он не чувствовал, что выкладывается на все сто, он заставлял себя выкладываться на сто двадцать процентов.
В армии такие самодисциплина и упорство сослужили ему хорошую службу, но, если говорить о нем как о тренере в средней школе, его подход меня пугал. Впрочем, я не думаю, что другие ученики или преподаватели знали наверняка, как к нему относиться. Дело было в Южной Калифорнии в семидесятых годах двадцатого века, и бывший солдат казался немного не на своем месте. Другие учителя носили ожерелья из ракушек, разноцветные футболки и длинные нечесаные волосы. Мактэвиш всегда стригся под ежик. Каждый день, независимо от времени года или обстановки, он одевался одинаково: серые спортивные шорты, тщательно отглаженная белая футболка с треугольным вырезом и легкие черные кроссовки. Он всегда был свежевыбрит, выглядел опрятным и ухоженным. Не имея ни грамма жира, при росте метр семьдесят четыре он весил семьдесят килограммов и был сложен основательно, как древесный ствол. Он напоминал перевернутую грушу.
Тренер Мактэвиш говорил мало, но если открывал рот, то исключительно по делу. Просто так поболтать с ним было абсолютно невозможно.
Первый раз я встретил тренера рядом с мужской раздевалкой, он качал пресс на бетонном полу. Мактэвиш встал, сдавил мою ладонь рукопожатием, посмотрел мне прямо в глаза и представился, а затем, не моргнув глазом, вернулся к упражнениям.
Все члены легкоатлетической команды учились в седьмом или восьмом классе, но тренер всегда обращался с нами как с мужчинами. По его мнению, существовали два типа людей: одни отдавали приказы ему, а другим отдавал приказы он. Мы были счастливы слушаться его.
Подход тренера к бегу отличался от того, что предлагали учебники: он просто ставил нам задачу бежать как можно быстрее до тех пор, пока мы не пересечем финишную прямую. Тренер почти никогда не давал советов и не подбадривал нас. Его любимым наставлением было: «Резче включайся».
Однажды я попытался ему объяснить, что если быстро рвану прямо со старта, то к концу у меня не останется сил.
– Ерунда, – ответил он, – стартуй быстро и финишируй тоже быстро.
Это была одна из немногих длинных фраз, оброненных тренером. И вообще за два года мы вряд ли сказали друг другу больше пятидесяти слов. При этом из всех бегунов нашей команды он говорил со мной чаще всего, как будто отдавая должное моим потенциальным способностям.
Все мое внимание всегда было полностью приковано к нему. Странным образом что-то привлекало меня в его методике обучения. Нужно было выкладываться по полной, и я начинал это понимать и даже получать удовольствие, когда доводил себя бегом до изнеможения. Теория была проста: победа достанется тому, кто будет бежать изо всех сил, тренироваться дольше всех и терпеть до последнего.
