Помню ее первые слова, произнесенные почти с презрением:
– Ах, бедное мое дитя…
– Помогите, умоляю вас! – Я и правда умоляла.
Там, в коридоре комиссариата, до того как полицейский увел ее на допрос, я подошла, чтобы ее обнять. И она обхватила меня руками – слишком слабо, слишком неубедительно, словно уже успела войти в роль «несчастной матери, неспособной повлиять на события». Затем она отошла назад, держа меня за кончики пальцев, и, пока я бормотала «помогите мне, помогите!», продолжая рыдать, не сделала ни единого жеста, чтобы выразить сочувствие.
Наоборот, вперив в меня колдовские глаза, она проговорила таким сухим тоном, что внутри у меня все похолодело:
– Мне ничего не известно. Я даже не подозревала о вашем существовании, сын о вас никогда не рассказывал.
Чистой воды ложь, вот что это было, однако она продолжила, и слова ее прозвучали обвинительной речью:
– Как же так получилось, что вы до сих пор не удосужились меня навестить?
Взбешенная ее агрессивностью, я выпалила первое, что пришло мне в голову:
– Сильвен говорил, что у него нет никого из близких, что все вы погибли в автокатастрофе, и он воспитывался в приюте, где-то под Мецем
[14].
Все это было, конечно, сказано очень по-детски, даже глупо, но ее нападки меня сильно обидели, и теперь я с удовольствием наблюдала, как моя ложь угодила в цель. Ее это точно задело, и я порадовалась своей мелочной победе. Но я снова совершила ошибку и очень скоро в этом убедилась. Вместо того чтобы сделать ее союзницей, я заполучила врага, да еще какого!
При первом взгляде на нее в коридоре участка, напряженную, угрюмую, я уже понимала, что ей нельзя доверять. Интуиция редко обманывает. Мне бы стоило действовать похитрее.
Конечно, у меня ни в чем нет уверенности, поскольку эта тварь уже умерла и похоронена, но я думаю, она знала, где находились Сильвен и Гортензия. И что она неустанно поддерживала сына все эти годы.
Умерла Эмманюэль Дюфайе от рака, как и муж. Так ей и надо, стерве, подумала я, когда узнала эту новость.
На похороны, однако, я приехала – это случилось четырнадцать лет тому назад – в Жиф-сюр- Иветт, отдаленное парижское предместье, где жила его семья и вырос Сильвен. Лотарингия оказалась чистой выдумкой. Отец его всю жизнь проработал в аэропорту Орли, а единственным занятием матери было воспитание этого ублюдка и его младшей сестры, которая потом обосновалась в Бельгии. Такой же отталкивающей, как и ее мать. Яблоко от яблони…
Во время погребения я старалась держаться в отдалении, лелея безумную надежду, что Сильвен явится отдать ей последний сыновний долг. Накануне перед сном, обдумывая в деталях свой план, я на самом деле в это верила. Я представляла его стоящим в первом ряду на церемонии, а рядом с ним – Гортензию. Мысленно я видела и себя, как я выбегаю вперед из немногочисленной группы собравшихся, громким голосом заявляю о похищении и увожу свою дочь. Засыпая, я представляла личико Гортензии-подростка. К тому времени я еще не опустила рук окончательно.
Я терпеливо дождалась, пока кладбище опустеет. Может, он тайком придет сюда после церемонии? На холоде мне пришлось провести несколько часов, а когда уже поздним вечером я поняла, что пора уходить, я подошла к могиле и стала яростно топтать ее ногами, обратив в пыль букеты, положенные у изголовья. Потом я присела и справила малую нужду прямо над ее телом. Вот до чего я дошла. Тем же вечером дома я откупорила бутылку шампанского и отпраздновала этот день. Представьте, мне нисколько не стыдно признаваться в этом и сейчас.
Пока она была жива, я не оставляла в покое «стерву Дюфайе», иначе я ее не называла. До самого конца эта ограниченная и непробиваемая дура не изменила поведения и продолжала упорствовать, что ничего не знает. Я регулярно атаковала ее дом в Жиф-сюр-Иветт, и она неизменно повторяла, что ей неизвестно местонахождение сына, что она обратится в полицию, просила наконец оставить ее в покое. Она называла меня истеричкой, говорила, что я всего этого заслуживала, и где бы ни был ее сын, чего бы он мне ни сделал, ясно, что действовал он во благо дочери.
Приходила я к ней именно потому, что была уверена в ее лжи. Разве может мать годами не иметь новостей от сына? Мне было ясно, что она его прикрывала, и я продолжала свои вторжения. Сколько дней и ночей я провела, спрятавшись за изгородью и следя за всеми, кто входил в ее дом и выходил оттуда, сколько раз портила им семейные праздники, когда неожиданно врывалась на День матери или Рождество! Я все еще надеялась увидеть там Гортензию и отобрать ее у них. И ни у кого из этой семейки я не вызывала ни малейшего сочувствия. Они гнали меня, будто я была воровкой, и самой непримиримой оказалась «стерва Дюфайе». Однажды она и ее дочь вцепились мне в волосы, чтобы выкинуть меня на улицу.
Часто она бросала мне упреки, что это я отобрала у нее сына и вынудила Сильвена скрываться, став изгоем. Разве я была жертвой? Нет, самой настоящей преступницей. Да как она смела говорить такое о несчастной матери, всего лишь надеявшейся вернуть похищенное дитя!
Так продолжалось годами, пока ее не подстерегла смерть. Видя Эмманюэль от праздника к празднику, то на День матери, то на Рождество, я не могла не заметить, как стремительно она худела, теряла силы, разрушаемая своими грехами. Перед самым концом худоба ее была просто чудовищной, и убралась она за несколько недель.
В то время меня снова окрылила надежда. Может, перед уходом в порыве человечности она захочет исповедаться? Как я была наивна…
Помню, как я проникла в ее палату в больнице. Как только я ее не умоляла: «скажите, перед тем как покинуть этот мир», «сделайте доброе дело», «не ради меня, ради дочери, она так во мне нуждается» – я плакала, просила, становилась на колени перед ее кроватью. Сложив руки, я молилась за ее спасение и прощение. Она не должна предстать пред Господом с такой страшной тайной! Но Эмманюэль ни глаз не открыла, ни рта, хотя я и была уверена, что она все слышала. Прежде чем выйти из палаты, я плюнула ей в лицо и прокляла ее.
Она осталась замурованной в своем молчании до самого конца.
Комиссар Бернар Дюпуи с заметным южным акцентом вкратце изложил мне показания «стервы Дюфайе».
– По ее словам, ей ничего не известно. Она несколько месяцев не видела сына. Последняя встреча с ним состоялась седьмого сентября прошлого года. Он пришел, чтобы забрать одежду, и оставался там меньше часа. Разумеется, мы постараемся это проверить и допросим его сестру.
Тогда, помню, меня сразу удивило, что они не вызвали их обеих одновременно и не сравнили показания. Я просто кипела от злости.
– Не отпускайте эту женщину, молю вас, комиссар. Уверена, он непременно свяжется с ней или с сестрой; не исключено и то, что он скрывается у одной либо у другой. Вы ведь поняли, что она стремится прикрыть сына?
