Мама уверяла меня, что полицейские обязательно найдут мужчину с ребенком, раз следствие ведется с таким размахом, что это вопрос нескольких дней. Но родителям плохо удавалось скрывать свою тревогу, хотя передо мной они старались не говорить о возможности непоправимого. Они без конца говорили о своей ненависти к этому ничтожеству, как называл его отец. «Утрата» внучки (мама произнесла именно это слово!) их подкосила, но мне следовало оставаться сильной, настаивал отец.
Вместе мы поужинали, тщетно пытаясь говорить о чем-нибудь другом. Телефон, стоявший на столике в прихожей, притягивал наши взгляды как магнит, словно обещая нам освобождение от этой муки. Безжалостный, он молчал.
Мне хотелось остаться одной. Чужое присутствие было сейчас для меня невыносимо, оно раздражало, давило на меня. Но я не могла никого огорчать, не смела увеличивать их страдания, и поэтому я не отказала маме, когда она предложила остаться у меня на ночь.
Как только ужин закончился, раздался телефонный звонок. Мы с мамой одновременно вскочили, потом она спохватилась и села на место. Ведь подойти к телефону должна была я. С мамой мы обменялись быстрым взглядом, на мгновение обретя надежду, что сейчас узнаем новость, которую с нетерпением ждали.
Я шла медленно из страха, что бешено колотившееся сердце выскочит из груди. Родители и Пьер затаили дыхание. Я взяла трубку.
– Это вы, комиссар Дюпуи?
Оказалось, что на Монмартре только что обнаружили «Панду» Сильвена с открытыми окнами и ключами на переднем сиденье. Полицейские ее как раз осматривали.
Сдерживаться я уже не могла.
– И это все? – меня буквально взорвало. – Вам понадобились два дня, чтобы найти машину! Сколько же дней потребуется, чтобы найти мою дочь?
С яростью я бросила трубку, его объяснения меня не интересовали.
Отец немедленно перезвонил. Я слышала, как он шептал в трубку:
– Прошу прощения за дочь, комиссар. Ее можно понять, нервы не выдерживают.
Сначала они о чем-то спорили, потом комиссар наконец нас проинформировал, что полицейские не нашли никаких отпечатков и автомобиль был брошен по крайней мере несколько дней назад.
– Короче, – сказал он напоследок, – эта находка не вывела нас на след. – Но ему не хотелось закончить разговор на этой грустной ноте: – Мы не успокоимся и продолжим поиски, пока не схватим это дерьмо.
Я вышла, оставив родителей и брата в своей квартире. Только оказавшись на улице, я поняла, что у меня на ногах домашние тапочки. Впрочем, какая разница? У меня было единственное желание – никого не видеть.
И я долго бродила в одиночестве по старинным улочкам Монмартра.
Показания Бернара Дюпуи,
комиссара полиции в отставке,
25 июня 2015 г. Выписка из протокола.
[…] Гипотеза о похищении с целью убийства, за которым последует самоубийство Сильвена, легла в основу версии, на которой сосредоточилось все внимание моих коллег, а в особенности следственного судьи Габорьо – женщины жесткой и суровой. Дело еще больше осложнилось тем, что не прошло и года, как ее сменил судья Дозье, молодой и неопытный. Чтобы вы могли получить представление о том, в каких условиях приходилось работать, скажу, что за то время, пока я вел расследование, мне пришлось иметь дело с тремя следственными судьями, а всего их сменилось пятеро. Все это очень затрудняло ведение и без того чрезвычайно сложного дела. Каждый раз приходилось начинать заново, поднимать досье, просматривать показания и документы, которым было уже много лет. […]
Я был одним из немногих, кто не поддерживал эту версию. Она никак не вязалась с описаниями личности Дюфайе, которые дали его мать, сестра и даже сама София Делаланд. Нам удалось отыскать двух женщин, которые имели с ним связь в девяностых годах, и множество случайных подружек. Все они заявили, что ни разу с тех пор его не видели. Расследование этого дела считалось первоочередным, и мы проводили его очень тщательно, не пренебрегая самыми незначительными фактами. Свидетельницы в один голос характеризовали его как человека, уверенного в себе, жизнелюбивого и не походившего на потенциального самоубийцу. Их показания были проанализированы тремя экспертами-психиатрами в целях составления психологического портрета Сильвена Дюфайе. Как это часто бывает, их выводы оказались различными, между тем один из экспертов считал его социопатом, или, как теперь чаще говорят, нарциссическим извращенцем. […] Итак, все мои коллеги полагали, что его уже давно не было в живых. Однако мадам Делаланд продолжала утверждать, что этот извращенец хотел ей отомстить и заставить ее страдать за то, что она не позволила ему видеться с дочерью. В то время, должен сказать, я полностью разделял ее точку зрения. […]
Следственный судья Габорьо упорно отстаивала версию убийства-самоубийства. А я, признаюсь, просто кипел от бешенства. Сколько времени и сил было растрачено впустую! Не хочу ни в кого бросать камень, но все же скажу: будь все иначе, мы не столкнулись бы сегодня с тем, с чем столкнулись. Но историю, как говорится, не перепишешь. […]
С самого начала расследование пошло по неверному пути, были допущены ошибки, и я согласен нести за это свою долю ответственности. Должен признать: без этих ошибок трагедии можно было избежать. […]
Показания г-жи Стефании Дюфайе, 54 года,
29 июня 2015 г. Выписка из протокола.
[…] Я служу в Европарламенте в Брюсселе, являясь чиновником высшего звена. В браке состою более двадцати пяти лет и имею четверых детей. […] Брат Сильвен старше меня на три года. С самого детства в нас было очень мало общего. Сильвен всегда был оригиналом, своенравным и взбалмошным, а я – полной его противоположностью: спокойной и уравновешенной. Мне нравилось учиться, я окончила магистратуру по конституционному праву, а он так и не прошел бакалавриат. Еще подростком Сильвен стал регулярно отлучаться из дома, к огромному огорчению наших родителей. В восемнадцать лет он испарился на целых два года, и мы ничего о нем не знали. Потом в один прекрасный мартовский день, я помню как сейчас, он вдруг появился, словно ничего не произошло. Родители были настолько счастливы, что почти его не упрекали, слегка пожурив за то, что он не давал о себе знать. Таков уж он, мой братец, ему кто угодно простит все на свете. Сильвен с малых лет был неотразимым обольстителем: стоило ему улыбнуться, и сердиться на него было невозможно. […]. Он исчезал, возвращался, снова сбегал, объясняя свои отлучки делами, которые вынуждали его скитаться по миру. Мы знали о его жизни ровно столько, сколько он нам рассказывал. И родители притворялись, что верят ему. Мне кажется, они попросту боялись, что однажды он исчезнет навсегда, ведь его возвращение всегда приносило им огромное облегчение.
После известного события полиция довольно долго подозревала, что Сильвен скрывается у меня. Не раз меня допрашивали, грозили, что привлекут за соучастие в похищении и «предоставление убежища преступнику». Но я лишь повторяла то, что говорила уже сотни раз: я не прятала у себя Сильвена, больше ни разу его не видела, и мне ничего о нем не было известно.
