Утром решение было принято: я не стану к ним приходить и доносить на них в полицию не буду. И уж точно ничего не скажу Гортензии. Прежде всего я отделю правду от лжи, чтобы все понять. А потом разберусь с этими негодяями по своему усмотрению.
Теперь я понимала, что, раскрыв карты Изабелле, я совершила недопустимую ошибку. Как ее исправить? Не попробовать ли извиниться? Да нет, худшее уже свершилось. Как они, интересно, отреагируют? Не исчезнут ли они вместе с Гортензией, снова ввергнув меня в безнадежное одиночество? И чего они добивались? Чтобы я покончила с собой? Или хотели вволю насладиться моими мучениями?
И дрожь ненависти вновь пробежала по моему телу, стоило мне вспомнить Изабеллу в больнице, у изголовья кровати.
Перед всеми этими вопросами я была абсолютно бессильна. Но самым болезненным из них был вопрос о том, какая роль предназначалась Гортензии. Я не могла поверить, что дочь была их сообщницей, а предпочитала думать, что она тоже стала жертвой этой парочки монстров.
Оставаться в квартире дольше было невыносимо, я задыхалась. Мне нужно было поскорее выйти и глотнуть свежего воздуха.
Когда я подходила к площади Тертр, над Парижем уже вставало великолепное солнце. И у меня появилось ощущение, что ничего прекраснее я в жизни не видела.
Усевшись на каменных ступенях уличной лестницы и постепенно приходя в себя от благословенного тепла наступавшего дня, я наблюдала за пробуждением города. Мысли снова унесли меня к дочери, и мне захотелось, чтобы она была сейчас рядом. Как прежде, когда мы поднимались с ней по улице Лепик до самой вершины Монмартрского холма: дочка мирно дремала, пока я с трудом тащила коляску по крутому склону (эта тяжеленная коляска в сложенном виде стоит теперь в углу детской).
Здесь мерзавец Сильвен впервые меня поцеловал.
И мне вдруг вспомнилось все.
Прошла неделя с тех пор, как мы познакомились. Сильвен с такой настойчивостью просил меня о новой встрече, что я сразу согласилась.
Я сама предложила ему пройтись до Монмартра, когда мы закончили завтракать. Перед свиданием я как следует поработала над прической и оделась покрасивее, отчего чувствовала себя немного не в своей тарелке. Сильвен же выглядел как обычно – раскованным и естественным в своих джинсах и черной рубашке. Слегка загорелый, с длинными волосами, собранными в хвост по тогдашней моде, он был очень красив, и я гордилась, что иду с ним рядом. Он угостил меня клубнично-малиновым мороженым, а мне не терпелось скорее показать ему своих любимых художников. Оказалось, что Сильвен предпочитает карикатуристов. В конце концов после долгих уговоров я согласилась заказать свой портрет одному из них, поляку. Краснея от смущения, я все же высидела сеанс, хотя на меня со смешками таращились проходящие туристы. На рисунке я получилась носатой, щекастой и с коротенькими ножками. Но портрет очень позабавил Сильвена, и он мило поддразнивал меня: «Смотри, какая ты красотка!»
Вот идиотка: я все принимала за чистую монету, а когда он привлек меня к себе, чуть не задохнулась от счастья.
Все происходило здесь, неподалеку от места, где я теперь сидела.
Я точно знаю, сколько раз мы останавливались на обратном пути, чтобы поцеловаться. Знаю, потому что каждый поцелуй приветствовала громким счетом, как маленькая девочка. Еще один. Еще. Десятый. Одиннадцатый. И двенадцатый – перед самой моей дверью. Так что я и на секунду не задумалась, когда он попросил:
– Покажешь свою квартиру?
Квартиру он нашел классной, да еще и в суперском квартале, ценность которого год от года будет расти. На ужин я подала ему фаршированные помидоры, которые он счел потрясающими.
Мне очень хотелось, чтобы Сильвен остался на всю ночь, но он ушел еще до рассвета.
В воскресенье и последующие дни я чувствовала себя несчастной и нервничала как никогда раньше. Он не давал о себе знать. Разбитая и обозленная, я тем не менее с восторгом бросилась в его объятия, когда Сильвен явился ко мне в среду вечером с букетом чайных роз. Ни извинений, ни оправданий не последовало, так было и дальше – каждый раз, когда он исчезал, я его ни о чем не спрашивала. Я была счастливой только от того, что он вернулся.
Призрачная надежда появилась у меня, когда я призналась ему, что забеременела. Но я ошибалась, Сильвен просто ушел и больше не появлялся, и тогда я его возненавидела за то, что он нас бросил, даже не оглянувшись.
Снова я увидела его спустя два года и одиннадцать месяцев (тысячу сто двадцать два дня, да, я во всем люблю точность) возле выхода из министерства. На следующий день Сильвен опять явился туда, но я с такой яростью на него ополчилась, что он немедленно скрылся. Какое-то время я выходила с работы в страшной тревоге, оглядываясь по сторонам, не подстерегает ли он меня где-нибудь поблизости. Но дни шли, Сильвен не показывался, и я поверила, что навсегда от него отделалась.
Но потом, в субботу, он возник вдруг в нескольких метрах от ступенек, где я сейчас сидела, в том месте, где мы впервые поцеловались.
Сильвен подошел к коляске, даже не поздоровавшись, и я никогда не забуду его слова:
– Какая же она миленькая, наша малышка Гортензия. Моя дочурка!
Он собирался ее поцеловать, но я оттолкнула его, осыпая ругательствами. Я бросила ему в лицо, что он не имел никаких прав на нее, а он ответил, испепеляя меня глазами:
– Ну, это мы еще посмотрим! Берегись, София, как бы тебе об этом не пожалеть…
Я поспешила вернуться домой, и он не стал меня преследовать.
Пока я вновь проживала эту сцену, в голове возник вопрос, которого я раньше себе не задавала: откуда он узнал ее имя – Гортензия?
Теперь-то ответ известен, он написан черным по белому: Сильвен уже тогда якшался с гадиной Изабеллой. Она и сказала.
Бешенство вновь овладело мной, и, очнувшись от своего забытья, я поднялась со ступенек. Мне нужно обязательно вернуться в Буа-Коломб, и поскорее. Четкого плана не было. Просто я знала, что мне необходимо туда попасть.
Что-то властное неумолимо завладевало моим существом, росло с каждой минутой. Желание отомстить.
Показания г-на Петра Манковича,
художника, площадь Тертр,
25 июня 2015 г. Выписка из протокола.
[…] Я, поляк по национальности, родился 26 июня 1958 года во Вроцлаве. Женат, имею троих детей. […] Уже более тридцати лет я работаю на площади Тертр в качестве художника-карикатуриста. Во Францию я приехал в 1984 году, вынужденный покинуть Польшу из-за политических репрессий.
Я сразу же узнал свою подпись на рисунке, обнаруженном вами в квартире госпожи Софии Делаланд. Выполнен он был двадцать четыре года назад, как об этом свидетельствует дата, проставленная на обороте. […] Женщина, которую я нарисовал, всегда мне была известна под именем госпожи Софии. Фамилии ее я не знаю. Вот уже более двадцати лет она по выходным подходит ко мне, чтобы поздороваться. Порой она интересуется, как я поживаю, или спрашивает о моих детях. Но она никогда не рассказывала мне о своей жизни. […] Раньше, когда-то очень давно, она приходила вместе с ребенком, маленькой девочкой. Но потом она стала появляться одна, но я никогда не спрашивал ее об этом. Должен сказать, она всегда мне казалась грустной, но приятной, всегда очень любезной. […] В мае 2010-го я выполнил для нее – по фотографии – портрет девочки, который вы мне показали. Помню, как она улыбнулась, когда увидела его. Она сказала, что это подарок для ее дочери, которой исполнилось двадцать лет. Похоже, портрет ей очень понравился. […]
