ВОПРОС: Вы можете припомнить день, когда вы сделали портрет самой Софии Делаланд?
ОТВЕТ: Да, я его прекрасно помню: у меня и так отличная память, а тут еще… эта парочка меня особенно заинтриговала. Из тех парочек, что вызывают недоумение, уж больно они не подходили друг другу. Она – далеко не красавица, а он настоящий плейбой. Кажется, она захотела, чтобы ее нарисовали, а он говорил, что слишком дорого, старая песенка, что, мол, уличные художники сплошь мошенники и тому подобное. Скажу вам, что мы всегда работаем честно, и за место платим дороже дорогого… Девушка витала в облаках, то и дело его целовала, он же наоборот – держался отстраненно. Если говорить откровенно, он произвел на меня впечатление альфонса, далеко не приятное.
ВОПРОС: Альфонса? Что навело вас на такую мысль?
ОТВЕТ: Да сразу было видно, что он привык жить за счет женщин! Помнится, он сказал, что подарит ей этот портрет, однако расплатилась она, что меня шокировало. Чем не альфонс – да самый настоящий! Парочка была довольно странная, но она буквально пожирала его глазами.
ВОПРОС: Вы узнаете на этой фотографии человека, сопровождавшего госпожу Делаланд в тот день, когда вы делали ее портрет?
ОТВЕТ: Кажется, он красивый мужчина, жгучий брюнет, трудно не запомнить. Впрочем, все было так давно, можно и ошибиться… То, что я узнал, просто ужасно, объясните, что все-таки произошло? […]
Утром 14 июня я пришел к семи часам – я люблю приходить рано. Заметил я ее сразу, она сидела на ступеньках уличной лестницы, той, что выходит на бульвар Барбес, в этот час там было еще безлюдно. Я подошел поближе с термосом, собираясь немного поболтать и предложить ей кофе. Но она не обратила на меня внимания, целиком поглощенная созерцанием утреннего Парижа. С того места и правда открывается изумительная панорама. Мне показалось, что вид у нее… измученный. Сказав ей что-то вроде: «Кажется, дела идут не очень, милая мадам?», – я огорчился, увидев ее такой одинокой и разбитой. […] Я хотел угостить ее кофе, но она не ответила мне ни слова, а я не настаивал. Когда людям не хочется разговаривать, самое лучшее – оставить их в покое. Может, и стоило, может, если бы мы поговорили… Да ладно, что теперь… Короче, пока я расставлял свои стулья, она куда-то исчезла. […]
37
Гортензия
В десять часов зазвонил мой телефон, и я понадеялась, что это отец. В детстве я обожала, когда он садился ко мне на кровать и ждал моего пробуждения. Ничего подобного – звонок был из ресторана «Моя любовь» от Максима, который просил меня выйти на работу в дневную смену. И даже не извинился, что разбудил. Он объяснил, что Амандина попала под машину и теперь как минимум на месяц выйдет из строя, а у него длиннющий список заказов на бранч. Пообещал заплатить в двойном размере. Я не осмелилась отказать и согласилась.
А ведь я только что заснула. Большую часть ночи пролежала с открытыми глазами, прокручивая в голове все, что мне было известно о Софии. На самом деле очень немногое. Например, она всегда расплачивалась наличными, никаких тебе чеков или карт. А ведь ресторан – дорогое удовольствие. Да и на двери у нее не было таблички. И как это я не удосужилась до сих пор спросить ее фамилию?
Мне так и не удалось понять, что все-таки со мной случилось, откуда взялось столько тревоги. Просто смешно, София – очень одинокая пожилая женщина, лишенная привязанностей, общения, немного навязчивая, конечно, но… Сколько бы я ни пыталась уговаривать себя, я ощущала реальную угрозу. В какую же ловушку я угодила, ведь мне казалось, что я полностью контролирую ситуацию?
София была опасна. Я это чувствовала.
Выпитый кофе вызвал тошноту, и меня вырвало в ванной. Посмотрев на себя в зеркало, я увидела смертельно бледную маску. Лицо безумной. И я впервые сама себя испугалась.
Обязательно нужно поговорить об этом с отцом. Он точно подскажет, что делать дальше. Позвонила ему на сотовый, но он не ответил. Рано еще, либо спит, либо на пробежке. Был соблазн нагрянуть к нему в Буа-Коломб, но теперь меня связали по рукам и ногам этим чертовым бранчем. Что я за дура, никому не могу отказать… Ладно, съезжу к нему, когда закончу работу. Вот только я предвижу, что он мне скажет. Прежде всего отругает, что я продолжаю видеться с Софией. Я так и слышу его голос:
– Удивляюсь тебе, Эмма! Тебе что, нечем заняться, кроме как посещать старух? Ты немедленно прекратишь встречаться с ней, понятно?
В прошлую субботу в баре я рассказала ему про Софию. Его реакция меня очень удивила, он сильно рассердился, что редко с ним бывает.
– Во что ты опять вляпалась, Эмма? Сделай милость, оставь в покое эту кумушку. Не понимаю, что ты рядом с ней делаешь.
Потом он затребовал, чтобы я рассказала ему все с самого начала: о моих посещениях квартиры Софии вплоть до запретной комнаты и ее страшной тайны.
Тогда он завел глаза к небу и с раздражением обозвал меня тупой ослицей.
– Зачем тебе все это, бедная моя дочь? Лучше бы ты общалась с ровесниками, чем с чокнутыми стариками, как ты предпочитаешь! Это превратилось в болезнь…
Сколько раз я уже слышала присказку: «Лучше бы ты встречалась с молодежью твоего возраста»? Да, это правда, зачастую я чувствую себя более комфортно с людьми старше меня, особенно с женщинами. Не знаю, почему-то мне с ними особенно приятно, я словно обретаю уверенность в себе. Однажды приятельница сказала мне, что так я пытаюсь компенсировать отсутствие матери, которой никогда не знала. Тогда мне показалось это глупостью, но сейчас, когда я думаю о Софии, это приводит меня в ужас.
Изабелла тоже внесла свою лепту:
– Старики молодым ни к чему. Ты красива, молода, детка моя… Бывай на людях, развлекайся, пользуйся жизнью. Молодость проходит. Посмотри-ка на меня!
Я ответила, что она до сих пор очень красива, а Изабелла, улыбнувшись во весь рот, сказала:
– Видела бы ты меня в двадцать лет. Я была бесподобна!
Отец подтвердил, а я поинтересовалась, отчасти провоцируя его:
– Да как ты можешь знать? Ты что, был знаком с Изабеллой, когда ей было двадцать?
Он улыбнулся:
– Я наверняка бы в нее влюбился.
Изабелла пообещала показать свои старые фотографии, если я буду умницей, фотографий я так и не дождалась, чего и следовало ожидать.
Если они и не могли понять, каким удовольствием было для меня общение с Софией, это нисколько не мешало им продолжать меня о ней расспрашивать. Пришлось описывать, как она одевается, причесывается, чем занимается в министерстве, что готовит мне на завтрак. Все это, казалось, очень их забавляло. Отец насмешничал, призывая в свидетельницы свою немолодую подругу:
– Старость не радость… Что ни говори, а в третьем возрасте ничего хорошего нет.
Изабелла пошла еще дальше:
– Эмманюэль, когда мы станем такими, как она, я попрошу нас усыпить в целях оздоровления общества!
