Старые буржуазные добродетели противостоят, прежде всего, аристократическому, сеньориальному образу жизни: практике даров, мотовству, нерасчетливым тратам, расточи тельности, одним словом — щедрости во всех ее проявлениях. Зомбарт описал эту оппозицию двух темпераментов в следующем отрывке: «Эти два фундаментальных типа, человека, который тратит, и человека, который накапливает, сеньориального и буржуазного темперамента, входят в противоречие при любых обстоятельствах, в любой ситуации. Каждый из них оценивает жизнь и мир таким образом, что для противоположного типа при такой оценке не остается места. Первый из этих темпераментов удовлетворяется самим собой, второй является стадным. Первый представляет личность, второй — индивидуальность. Первый является эстетствующим и эстетским, второй — моралистским. Носители первого поют и играют, носители второго лишены вся кого слуха. Одни расцвечивают себя всеми цветами, другие бесцветны. Одни художники (по своим склонностям, но не всегда по профессии), другие функционеры. Одни сделаны из шелка, другие из сукна»46.
Басня Лафонтена «Стрекоза и муравей» в шутливой форме демонстрирует полное переворачивание ценностей. «Все, что для аристократа означает упадок, становится идеалом для буржуазии», — пишет Эвола. Франклин отмечает: «Остерегайся принимать обиды слишком близко к сердцу. Они не то, чем кажутся на первый взгляд». Моральному поряд ку, основанному на понятии чести, подразумевающем идентичность человека его социальной роли, противопоставляется моральный порядок, основанный на достоинстве, подразумевающий абстрактную идентичность, независимую от роли47. любовь «как она есть», прославленная Руссо, аристократическая любовь, ориентированная на славу, уступает место расчету индивидуальных интересов. Отныне не надо больше искать ни славы, ни чести, ни героизма. Во всех делах нужно быть практичным, экономным, умеренным. Мудрость и предвидение уступают место благоразумию; любовь и доброта — простому аффекту; честь и долг — «безупречности»; гордость служения — гордости быть тем, ка ков ты есть, гордости предпринимательства; великодушие и щедрость — рассудительности. Аристократический (но также и народный) идеал растворяется в договорных ценностях. В то же время договариваться, как и оправдываться, значит снижать. Буржуа, который весь день «договаривается», тяготеет к тому, чтобы все объяснить: он объясняет при чины и ищет возможность донести это объяснение до других. Практическая рациональность побеждает, и достоинство от ныне сводится к качеству, которое идет в паре с величиной.
«Все возвышенное умерло в буржуазии», — говорил Сорель. Зомбарт вскрывает также радикальную оппозицию между буржуазным темпераментом и темпераментом «эротическим»: «Как чувственный, так и бесчувственный темперамент являются чуждыми темпераменту эротическому. Оба они принадлежат к буржуазному мироощущению. Между чувственностью и эротикой существует глубочайшая про пасть. Мы можем сказать, что между хорошим хозяином дома (хорошим буржуа) и носителем эротического темперамента существует непримиримая оппозиция. Главной ценностью жизни является или экономический интерес (в широком смысле этого слова), или интерес эротический. Живут или для экономии, или для любви. Тот, кто живет для экономии, накапливает, тот, кто живет для любви, растрачивает»48. Зомбарт подчеркивает также значение неудовлетворенности и зависти для формирования буржуазного духа, проступающих всякий раз, когда буржуа хочет занять место аристократа49. наконец, он замечает, что капиталист несет в себе типично детские черты: как и ребенок, он любит конкретную величину (чем больше, тем лучше), скорость движения, новизну (только за то, что она нова), чувство могущества, которое дает обладание объектами.
Эмманюэль Берл, со своей стороны, справедливо отмечает, что в среде аристократии сын хочет как можно больше походить если не на отца, то на идеальный образ представи теля своего рода. В то же время «идеальная буржуазная семья, напротив, подразумевает определенный прогресс сына по отношению к отцу и постепенное накапливание от поколения к поколению заслуг, выражающихся в деньгах и собственности»50. Здесь мы видим ориентацию на будущее. Отсюда исходит убеждение в том, что дети должны больше получать, чем их родители, а помочь в этом им должна школа. Это в высшей степени буржуазная идея — о том, что образовательная система должна давать профессию и чем полезнее дисциплины, тем они лучше51.
Для буржуа старого стиля необходимо добиться прекращения избыточных затрат. И для этого считать и считать без конца. но что такое «избыточное»? Прежде всего то, что не поддается подсчету, то, что не обладает расчетной полезностью, то, что не сводится к индивидуальной выгоде, рентабельности и прибыли. Корнелиус Касториадис пишет:«Появление буржуазии, ее экспансия и финальная победа идут рука об руку с появлением, распространением и финальной победой новой идеи. Идеи о том, что бесконечный рост производства и производительных сил является глав ной целью человеческой жизни. Эту идею я называю воображаемым социальным значением. ему соответствуют но вые отношения, ценности и нормы, новое социальное определение реальности и бытия как того, что поддается и не поддается расчету. Короче говоря, тот, кто считает, отныне и сам может быть подсчитан»52. Буржуазный дух характеризуется не только рационализацией экономической деятельности, но и распространением этой рационализации на все области жизни. Экономическая деятельность становится парадигмой для всех социальных фактов.
Аристотель утверждал, что добродетели невозможно достигнуть с помощью внешних благ, но внешние блага достижимы с помощью добродетели. Цицерон выражал жизненное кредо своего времени в следующих словах: «Важно не то, полезно ли нечто, но то, чем оно является»53. С буржуазной точки зрения, все наоборот: чем больше материальная выгода от объекта, тем он ценнее; человек не более того, чем он обладает54. В связи с тем, что данная оценка преуспевания нуждается в единой мере, деньги становятся всеобщим эталоном. Всем известна пословица: «Идиот бедняк — это идиот, а идиотбогач — это богач». Деньги, как объясняет Зомбарт, «являются чрезвычайно удобным средством превращать в количество те ценности, которые мы не можем ни оценить, ни измерить. Драгоценно то, что стоит много денег»55. В пределе сама идея равенства подразумевает уже не правовое равенство, но нумерическое (1=1), так как «взаимозаменяемость любой человеческой деятельности на любую другую является не товарной, а монетарной моделью»56. Социальные отношения, таким образом, начинают функционировать по модели рынка, т. е. вся система объектов подразделяется на объектовсобственников и объектов, находящихся в собственности. никто не описал этого социального разделения лучше, чем Карл Маркс, от метивший, что отношения между индивидами, стремящимися к достижению своего максимального интереса, пре вращаются в вещи57.
Само время становится товаром. Католическая церковь была первым, кто заявил, что время является ценным и «невозобновимым» даром, который нельзя «проматывать»58. Отныне счет времени подчиняется убеждению, высказан ному Франклином: «Время — деньги» (Timeis money). Под считывать кванты времени — все равно что подсчитывать деньги: ты уже не сможешь восстановить потерянное время, как и потраченные деньги. Это утверждение представляется революционным, даже если не брать в расчет парадоксы, которые оно привносит в обыденную жизнь59. Говорить о том, что время — редкий дар, — значит утверждать, что оно является ограниченным количеством. если время является чисто количественным явлением, то каждый его квант от ныне эквивалентен другому, а значит, его качественное со держание не имеет значения. Длительность существования становится самоценным и позволяет не заботиться об интенсивности (или отсутствии интенсивности) этого существования. лучшее еще раз сводится к большему. Время становится гомогенным. У буржуазного общества может быть только количественное отношение к времени.
