В 70-е годы, когда казалось, что от леваческого антифашизма в самое ближайшее время мало что останется, появился новый объект для разоблачений — ГУЛАГ и эпоха революционного террора в самой Франции. Сталин стал представляться перевоплощением Робеспьера.
3 июля 1978 года «нувельобсерватер» объявил в статье Пьера Вьянссон-Понте: «левачество окончательно утрачивает свои позиции во Франции», и одновременно с этим было сделано новое открытие — «новые правые возрожда ются среди нас». Многие леваки становятся моралистами: ниспровергатель всего и вся Филипп Солерс превращается в рьяного апологета католицизма, Пьер Виктор возвращается к талмудической традиции предков и т. д.
Начиная с 1979 года пресса начинает всерьез интересоваться «новыми правыми», и складывается впечатление, что они приняли отныне эстафету исчерпавших себя лева ков. Вместе с ними появились «новые философы» и «новые экономисты». Первые очень быстро исчезли, потому что никакой «новой философии» создать не удалось. Бернар Анри Леви сегодня стал диктором на ТВ, Филипп Немо вступил в республиканскую партию, а Кристиан Жамбер сделался последователем традиционалиста Анри Корбена и целиком посвятил себя иранологии и изучению шиизма (в чем, впрочем, весьма преуспел). «Новые экономисты» (Анри Лепаж, Флорен Афтальон и т. д.) и другие теоретики «анархокапитализма» на некоторое время вошли в моду, в период увлечения Рейганом и Тэтчер, а потом внезапно совершенно исчезли из виду.
Какова же картина интеллектуального мира Франции в настоящий момент? Обратимся к символу круга, в котором наглядно видны периферия и центр. В центре — доминирующая идеология. Она на сегодняшний момент такова: разнообразные формы морализма, прославление рыночных ценностей, защита буржуазного капитализма и американской модели, прославление «прав человека» и «правового государства». В основе этой идеологии лежит следующая простая мысль: либеральная демократия является высшим достижением политической мысли, а западное общество, хоть и не совершенно до конца, все же безусловно является лучшим среди всех возможных социальных моделей. По этому «во имя реализма» следует отказаться от всякой критической мысли, от всех революционных перспектив, надо порвать со всеми «утопиями», которые неизбежно заканчиваются «ужасом», и остановиться на том, чтобы улучшать по мере возможностей уже существующий порядок. Такая позиция достигла своей кульминации у Фрэнсиса Фукуямы, который провозгласил, что для либеральной демократии больше не существует альтернатив и что история закончилась с наступлением эры прохладного потребителя. Так как воображение явно иссякло, стало модным призывать к возврату: возврату к Канту (вместе с люком Ферри и Аленом рено), к Монтеню (с Цветаном Тодоровым), к Кондорсе (с Робером Бадинтером), к Бастиату (с Анри Лепажем). Андре Глюксман с завидным патриотизмом прославляет Декарта, вместе с которым родилась идея «человека как прозрачного субъекта» и господина механистического окружающего мира. Но больше всего слышатся призывы к возврату к мыслителям эпохи Просвещения. Таковы Эммануэль Левинас, для которого вся философия существования сводится к моральному отношению к окружающему; Джон Ролз, который в своей теории «неоконтрактуализма» стремится примирить туманные идеи абстрактной «справедливости», социал демократические симпатии и рыночную идеологию; Юрген Хабермас в своей теории «коммуникационного поведения» наивно утверждающий, что демократия приведет к «взаимопониманию» социальных деятелей, которые, основываясь на законах разумности и взаимовыгоды (где он нашел таких «социальных деятелей»?), освободят друг друга в планомерном и поступательном развитии.
Эти скромные, на первый взгляд, теории являются типичными образцами «минималистического гуманизма», который служит камертоном для всей «политически корректной» идеологии в современном западном обществе. Этот «минималистический гуманизм» может быть «оптимистическим», как у Ги Сормана, считающего, что техника раскрепостит человека, а все остальное сделает рынок; или «пессимистическим», как у Глюксмана, считающего, что «зло» — «интегризм», «фундаментализм», «традиционализм» — мы несем в самих себе и что надо не стремиться к раю, а неуклонно бороться с адом (для него «ад» — это нация, традиция, вера в истину, почвенность, пассионарность и т. д.); или мрачно торжественным, как у люка Ферри, который стремится примирить индивидуумасубъекта с универсальностью закона (т. е. налицо законченная антихайдеггеровская программа). Общим во всем этом является отказ от любого политического проекта, который признается, вслед за Хайеком, «порочным конструктивизмом».
Разнится довольно сильно общий уровень философов. Наиболее бездарны, банальны и продажны выходцы из окружения БернараАнри леви (ЖоржМарк Бенаму, Пьер Берже, Ги Скарпета, Борис Кутюрье, Жан-Поль Антовен и т. д.), а также «икорные левые», прислуживающие министру культуры Джеку Лангу и сотрудничающие с Министерством безопасности («полиция мысли»). Их трибуна — журнал «Глоб». Здесь прославляются ценности космополитизма, не лишенного некоторой «французскости» («Франция — родина прав человека и интернационализма»), а также утверждаются максимы типа «Человек свободен благодаря Закону и раб по рождению», но более всего прославляются деньги и «продвинутая часть человечества», совпадающая с посетителями ночных клубов на Манхэттене. на противоположном полюсе — действительно одаренные юные философы: Люк Ферри и Ален Рено. Они исповедуют те же идеи, только более логично, последовательно и остро умно. У них большая аудитория в университетских кругах, а их трибуной является «Экспресс».
Концепции Ферри и рено строятся вокруг представления о субъекте (они понимают его как категорию, участвующую в социальных и экзистенциальных связях с другими) как о чистой идее, а не о реальности. В реальности же, по их мнению, есть только индивидуумы, одинокие и нарциссические персонажи, ни с кем не связанные и никак не обобщаемые. Эти мыслители критикуют такое положение дел, когда существует только индивидуум, но предлагают довольно со мнительный выход из этой проблематики — с их точки зрения, переход от индивидуума к субъекту происходит в юридической сфере (при том, что эта сфера и все современное право рассматривается как искусственная модель, отрицающая всякое представление о существовании природы, об щей для всех людей). Иными словами, и здесь они остаются в рамках крайнего индивидуализма, который якобы хотели преодолеть. Их «новый гуманизм» является простым «юридическим гуманизмом», коренится в либеральной концепции правового государства, не знает никакой объективности, замененной классической «интерсубъективностью», и поэтому полностью сохраняет все противоречия, традиционно свойственные либерализму.
Между этими двумя полюсами, различающимися, впрочем, лишь по качеству мысли и последовательности дискурса, а не по идеологической направленности, организуются другие круги и сети доминирующей идеологии. Объединенные принадлежностью к «политической корректности» мысли, на светских раутах и коктейлях встречаются светские правые (Жан д’Орнмессон, Франсуа Нуриссье, Ален Перфит) и уютно устроившиеся в системе бывшие левые (Жан Франсуа Ревель, Бертран Пуаро-Дельпеш, Хорхе Семпрен, Эмманюэль Ле Руа Ладюри, Бернар Кушнер и т. д.). Где-то поблизости находятся и либеральные «модернисты», борющиеся за «просвещенную социалдемократию» (Ален Минц). Последователи Фернана Броделя из Школы Анналов (Фран Суа Фюре, Жорж Дюби, Жак Ле Гофф, Дени Ришет, Мона Узуф, Андре Бюргье), наследники направления, которое журналисты назвали в свое время «новыми историками», постепенно теряют актуальность и подчас признают, что «ресурсы изначальной интуиции, видимо, подходят к концу». Показательно, что бывший коммунист Франсуа Фюре, который принадлежал к крайней ультралевой коммунистической ячейке Сен-Жюста, сотрудничает в настоящее время с крупной буржуазией и индустриальными магнатами, усердно посещает престижные дорогостоящие клубы для «очень богатых людей».
