Характерно, что в системе управления никогда не говорится о «народе», а только лишь о «гражданском обществе». Это понятие ранее уже разрабатывалось столь раз личными авторами, как Адам Смит, Гегель, Маркс и Грамши. Однако всегда оно было отмечено некоторой размытостью, очевидно способствовавшей его инструментализации. Если у Грамши «гражданское общество» соответствует прежде все го социальным слоям, выполняющим легитимирующую функцию по отношению к гегемонии, устанавливаемой до минирующими в обществе группами, то в либеральной трактовке оно обозначает всеохватную сферу приватного без классовых различий, «ансамбль» социальных отношений, режиссируемых рынком. Гражданское общество, согласно либеральной идеологии, означает сферу, где индивиды вы ступают не в качестве граждан, а лишь как векторы частных интересов. Вполне логично, что управление используется приватизаторами политики в качестве центра, вокруг которого разворачивается политическая игра.
Под предлогом реализма большинство политических партий пытается уловить социальную реальность исходя из концепта «гражданского общества», а не из конфликтного видения политики, что лишь снижает их способность к мобилизации сил для преобразования общества34. Ибо, если гражданское общество определяется сегодня как ансамбль профсоюзных и предпринимательских объединений, неправительственных организаций, профессиональных и благо творительных ассоциаций, церквей и религиозных общин, предприятий, региональных союзов и т. д., — это лишь означает, что выборные лица к нему не относятся. Однако вместе с ними вычеркнутыми и вытесненными на обочину оказываются также — и прежде всего — те, кто их избирал, то есть народ. «народ как держателя суверенитета, — констатирует Даниэль Бурмо, — тайно подменяет самопровозглашенное микросообщество, заявляющее требование на право высказываться от имени глобального сообщества.
<...> Общность народа, первичный источник суверенитета, подменяется гражданским обществом, за видимым единством которого не должна укрыться множественность интересов. Парламенту и суверенному народу предлагается сложить с себя полномочия; не упраздниться — просто удалиться на периферию сцены, где перераспределяются главные роли»35.
Делая акцент на гражданском обществе, управление не редко пытается найти легитимность в провозглашении себя «демократией соучастия», рассчитывая, очевидно, обратить в свою пользу разочарования, порожденные представитель ной демократией. Однако эта представительная демократия вовсе не совпадает с той, что использовалась для преодоления социального распада посредством принципа дополни тельности и наделения возможностью самоуправления про межуточных органов власти, которые в качестве таковых могли влиять на принятие общественных решений. Она так же не имеет ничего общего с подлинной прямой демократией (или «базовой демократией»), способствующей более широкому, всеобщему участию в общественной жизни. Она, напротив, стремится сократить сферу публичного в пользу частной сферы посредством «регулярного диалога» между представительными объединениями и гражданским обществом, рассматриваемым как простой результат сложения сообществ, групп по интересам и лоббистских групп.
Под прикрытием партисипативной демократии пред принимается попытка установить простую демократию мнений посредством медиаструктур, формирующих мнения и способных направлять их в нужное русло. Иначе говоря, «консультативная демократия» в конечном счете воспроизводит модель опроса36. Конечным итогом этого является медийноопросная демократия, зависимая от постановки спектакля, в котором искусственно сконструированные мнения отрываются от публичного пространства, в то время как политическая легитимность решительно отделяется от выборных лиц и от народа. народное мнение занимает место народных выборов.
Все крупные политические партии одинаково избегают говорить на тему общего блага, поскольку само это понятие представляется им несовместимым с общественным плюрализмом, а также в силу разделяемого ими общего убеждения в необходимости нейтралитета государства в вопросах
«благой жизни». Они предпочитают говорить об «общем интересе», как будто бы «регистр» интересов подобен «регистру» ценностей, забывая, что общий интерес определяется не иначе как в ходе противостояния множества групп, выражающих различные интересы.
Однако понятие общего интереса должно трактоваться совершенно иным образом. Во Франции общий интерес часто воспринимался как полная качественная противоположность простой сумме частных интересов, изза чего он порой делался заменой общей воли, столь дорогой для Руссо. Однако с точки зрения управления, напротив, первична американская традиция. Общий интерес есть не что иное, как результат — всегда лишь временный — постоянных переговоров между противостоящими сторонами, чье выражение доверено группам лоббирования или «убеждения».
Государство же само не выражает общего интереса, ограничиваясь регулированием частных интересов. Сведенный к статусу шаткого компромисса, который может быть установлен между частными интересами в конкуренции одних с другими в рамках гражданского общества, общий интерес в конечном счете предстает иллюзией. «Принцип управления, — отмечает Ги Эрме, — состоит в том, что не существует никакого общего интереса, а единственно лишь отдельные интересы, удовлетворяемые не менее фрагментарными политическими действиями»37. «Интериоризация и позитивизация утраты символической и мобилизующей роли идеи общего интереса в пользу фрагментарных, дробных интересов, — отмечает со своей стороны Ахмет Инсель, — парадоксальным образом формирует общий фон различных моделей отхода от либеральной демократии»38.
Такая фрагментация соответствует тому, что Ален Кайе называл «дроблением»39. С этой точки зрения можно говорить об управлении как о фрагментарной демократии в том смысле, что оно игнорирует коллективность и видит в обществе лишь сумму единичностей. «Механизм управления доводит до крайности индивидуалистические тенденции в ущерб требованиям гражданственности, — подчеркивает в этой связи Даниэль Бурмо. — Хваленое гражданское общество в действительности способствует обострению про цесса фрагментации целей, когда каждая отдельная группа занята расширением сферы собственных интересов в ущерб общему видению»40.
Другой формулой, часто встречающейся у теоретиков управления, является «социальная связность» — выражение, уже лет пятнадцать как вошедшее в моду. Оно, очевидно, нацелено на то, чтобы внушить убеждение, будто бы связность общества может мыслиться по ту сторону подлинной социальной связи41. Эта формула выражает новый способ понимания социальности, состоящий в поиске форм объединения и сотрудничества между социальными агентами без появления коллектива как субъекта; в обсуждении проблемы в терминах «партнерства», «солидарности» или «борьбы с исключениями» — без попыток поместить частные притязания в более широкую перспективу. Социальная связь в конечном счете держится лишь на взаимодействии экономических деятелей, так же как и в нем самом слышится отзвук другого крайне важного понятия — «общественный капитал», появившегося в начале 90х в Соединенных Штатах и остающегося предметом интенсивной теоретической разработки (см. работы Марка Грановеттера, Роберта Патнема и др.).
