С течением времени крах и неснимаемая противоречивость интернационалистского социализма становится все более очевидной. Повсюду сегодня сторонники социализма стараются максимально учитывать национальный фактор. Даже в рамках современного марксизма есть попытки интегрировать «национальную теорию» в рамки ортодоксальной догматики.
Полемика все же не закончена. Многие аспекты этого идеологического спора остаются все еще неопределенны ми. но как бы то ни было, сегодня история ясно показывает, что если социализм как учение имеет какоето будущее — а социальная база для этого все еще наличествует, поскольку капиталистический мир не способен сам по себе снять глубиннейшие противоречия, заложенные в нем, не способен дать адекватного ответа на вызов «социальной несправедливости», нищеты, эксплуатации и т. д., — то это будущее лежит в сфере национального социализма, предлагающего реалистичную и радикальную альтернативу «торгашеской логике» торжествующего, но исторически обреченного буржуа. Закончим словами Вернера Зомбарта: «Всякий, кто отказывается от химеры единой мировой республики, не может и не должен игнорировать императивы социальной эволюции, ограниченной пределами нации».
ДЕМОКРАТИЯ ПРЕДСТАВИТЕЛЬНАЯ И ДЕМОКРАТИЯ СОУЧАСТИЯ
Представительная демократия, по сути своей либеральная и буржуазная, при которой уполномоченные через избрание лица воплощают народную волю в нормативно управительные акты, сегодня является наиболее распространенным политическим режимом в странах Запада. В результате демократию и представительство обычно уже рассматривают как синонимы. Между тем история политикоправовых идей показывает, что это совсем не так.
Главные теоретики представительного правления — Гоббс и Локк. Согласно как первому, так и второму, народ по взаимному соглашению делегирует правителям свой су веренитет. Причем у Гоббса такое делегирование вообще носит всеобщий характер. При этом ни о какой демократии речь не идет: напротив, в результате абсолютной властью наделяется монарх («левиафан»). Для Локка такое делегирование условно: за отказ от суверенитета народ получает взамен гарантии своих фундаментальных прав и индивидуальных свобод. Однако народный суверенитет в период между выборами, находясь как бы в подвешен ном состоянии до тех пор, пока правители соблюдают условия договора, оказывается в не меньшей степени отчужденным.
Руссо, со своей стороны, видит в демократических требованиях противоположность любому представительному режиму. По его представлениям, никакого контракта между народом и правителями нет: их отношения проистекают исключительно из закона. Правитель — только орудие воли народа, уполномоченный осуществлять исполнительные функции. Он даже не облечен властью, проистекающей из всеобщего волеизъявления; скорее народ через него управляет сам. Аргументация Руссо очень проста: если существует представительство, то власть уже в руках представителей, а не народа; в этом случае он более не есть суверен. Народ суверен — «коллективное существо», представлять которое может только он сам. Отказывать ему в суверенитете означает то же самое, что отказывать в свободе, то есть обрекать на саморазрушение. Как только народ избрал своих представителей, «он раб, ничто» (Об общественном договоре, III, 15). Сама же свобода, будучи неотменяемым правом, включает в себя всю полноту осуществления, без ко торой не может быть истинного политического гражданства. Таким образом, народный суверенитет может быть только неделимым и неотчуждаемым. Всякое представительство есть его отвержение.
Если все же предположить, что демократия — это именно режим, основанный на суверенитете народа, не прислушаться к Руссо невозможно.
Что есть демократия? Форма правления, соответствующая принципу идентичности управляемых и управляющих, то есть народной воли и закона. Сама по себе такая идентичность есть отсылка к субстанциальному равенству граждан, то есть к констатации их равного членства в одном и том же политическом сообществе. Сказать, что народ есть не по сущности своей, но по призванию суверен, будет означать, что вся публичная власть и законы происходят толь ко от него. Управленцы суть лишь исполнительные агенты, обязанные сообразовывать свои действия с целями, определяемыми общей волей. Их роль должна быть сведена к минимуму: представительный мандат, если не соответствует целям и проектам, выработанным общей волей, теряет всякую силу.
Все это строго противоположно тому, что есть сегодня. В либеральных демократиях предпочтение отдается прямому представительству, точнее, «представительствуво площению». Представитель, далеко не просто «уполномоченный» выражать волю своих избирателей, одним фактом своего избрания сам воплощает эту волю. В результате избрание как таковое оказывается оправданием его действий уже не в соответствии с волей тех, кто его избрал, но со своей собственной — иными словами, он полагает дозволенным распоряжаться собственным голосом по своему усмотрению.
Такая система с самого начала была причиной непрерывной критики парламентаризма, с новой силой возобновленной сегодня в ходе дебатов о «дефиците демократии» и «кризисе представительства».
При представительной системе, когда избиратель путем голосования делегирует тому, кто его представляет, свою политическую волю, центр тяжести власти неколебимо сосредотачивается не у народа, но внутри представительного корпуса и партийных перегруппировок. Политический класс в обстановке всесмешения быстро формирует олигархию профессионалов, защищающую свои собственные интересы. Сегодня же, когда наделенные полномочиями принимать решения часто получают их не через избрание, а через кооптацию или назначение, к ней добавляется олигархия «экспертов», высших функционеров и технократов.
Правовое государство, столь возвеличиваемое — вопреки всем двусмысленностям самого термина — либеральны ми теоретиками, не становится тем, что способно по своему естеству исправить такое положение. Основанное на совокупности формальноюридических процедур и правил, оно оказывается безразличным к специфическим задачам политики. Из сферы его заинтересованностей изъяты какие либо ценности, и в результате образуется пустое пространство, открытое лишь противостоянию интересов. Законы приобретают силу только из факта их легальности, то есть соответствия Конституции и процедуре их приятия. Тем самым сама легитимность сводится к легальности. Такая позитивистсколегалистская концепция легитимности есть как бы приглашение к почитанию институтов как таковых, имеющих цель в самих себе, без того, чтобы народная воля имела возможность их изменять и контролировать их исполнение.
Так, при демократии легитимность власти зависит не только от соответствия закону и даже не от конституционности, но прежде всего от соответствия практики управления целям, утвержденным всеобщей волей. Поэтому справедливость и пригодность законов основана не только на деятельности государства или законотворческой деятельности стоящей у власти партии. Так же точно и легитимность права не может быть гарантирована только лишь конституционным контролем: чтобы право было легитимным, оно должно отвечать возлагаемым на него гражданами ожиданиям и включать в себя цели, ориентированные на всеобщее благо. наконец, невозможно говорить о легитимности Конституции, когда за учредительной властью не признается возможности изменять ее форму и содержание. Отсюда проистекает, что полномочия учредительной власти не могут быть полностью делегированы или отчуждены — она не просто выше Конституции и конституционных законов, но и сама их порождает.
