Потом, вслушиваясь в шелест волн, спросила:
— Быть сыном великого человека — тяжёлая ноша, не правда ли?
— Сказала мне дочь террориста, — усмехнулся тот. — Я сказал отцу, что хочу лететь, одиннадцать лет назад. Я сказал ему об этом первому. Ждал, что он скажет «нет», и тогда все мои дилеммы разрешатся. Я останусь за Земле и никогда не увижу Юпитер и Европу вблизи.
— Но он сказал «да»?
— Он сказал, что я не должен заводить семью, — ответил Нам Ен. — Мне было тогда тридцать два, я не был женат, я был влюблён, девушка хотела детей, а отец сказал мне, что я не должен заводить семью. Потому что, если я хочу лететь, ничто меня не остановит. И та, кто меня полюбит, и мои дети не должны из-за этого страдать.
— Он проецировал это на себя, — предположила Элизабет. — На свои десять лет без семьи.
— Я думаю, — покачал головой Нам Ен, — он был не прав. Если бы у него не было семьи и не было людей, которые его любили, он бы не нашёл в себе сил пережить те годы.
— Мир состоит не из страданий, — сказала Элизабет. — Твой отец слишком много потерял и потом обрёл опять, поэтому боится потерять снова. Он забыл, что мир состоит не из страданий.
— Я думаю, отец ошибался. Мне стоило завести семью. Мне стоило завести детей. Не потому, что это помогло бы мне в полёте — с психологическими проблемами, надеюсь, покончила процедура.
— Оставить что-то за спиной? — спросила она. — Оставить что-то после себя?
— Да, — кивнул он.
— Хотел бы, чтобы тебя ждали?
— Нет, — сказал Нам Ен. — Я просил тебя.
— Я говорю не про себя.
— Нет, — пожал он плечами. — Если я вернусь… Нет, не ждали… Жили, жили параллельно мне.
Он вдруг улыбнулся.
— Ради этого можно нарушить наше правило.
— Если ты хочешь.
— Если ты хочешь.
Она кивнула ему. Стемнело, море стало совсем чёрным. В нём отражались звёзды и огни прибрежных строений. Пора было прощаться с пляжем и собираться обратно на базу. Элизабет подумала, что легко принять эту идиллию за проекцию из Сети, что она бы не удивилась, если бы сейчас, встав, увидела перед глазами надпись: «СЕАНС ОКОНЧЕН». Но это был реальный мир и реальный миг, который больше никогда не повторится.
22 апреля 2048 года. Остров Хайнань
Служебный аэропорт при космодроме Вэньчана не принимал самолёты. Нам Туен приземлился в Мэйлане, на севере острова, и сразу направился по перекрытой для его кортежа дороге на юг. Из-за задержек, нараставших со Шри-Ланки как снежный ком, он опаздывал на пять часов. Запуск отложили, но о том, чтобы поговорить с сыном перед стартом, теперь не могло быть и речи.
— Ничего страшного. — Нам Туен вместе с Тао Гофэном, своим неизменным помощником и другом, усаживался в бронированную машину. — Всё, что нужно, я ему сказал.
— Не хочешь его увидеть? — спросил Тао.
— Надену электронные очки, — пожал плечами Нам Туен. — Разве это проблема?
— Твоя душа — потёмки, — заявил Тао. — Не представляю, что ты чувствуешь.
— Я уже расставался со своими детьми надолго.
— И это я привёл тебя к ним.
— Я помню.
— Ты был так на меня зол.
— Я зол до сих пор.
— Улетел бы твой сын к Юпитеру, не верни мы его в Китай?
— Да, — кивнул Нам Туен. — Поэтому я и не расстраиваюсь, Тао, зная, что он улетает надолго, что, возможно, больше не увижу его никогда. Он улетел бы в любом случае. Это его призвание.
— Не знаю, — сказал Тао. — Не хотел бы такого призвания своим детям.
— Поговори об этом с моей женой, — улыбнулся Нам Туен.
— Будешь произносить речь?
— Интересуются?
— До запуска.
— Нет.
— Интервью?
— Я здесь как отец, — напомнил Нам Туен. — В первую очередь я здесь как гордый отец.
— Он здесь как отец, — продублировал его слова Тао в коммуникатор. — Как гордый и счастливый отец. Да. Только умоляю вас, не спрашивайте, почему он счастлив, когда его сын улетает за сотни тысяч километров от Земли.
— Сотни миллионов, — поправил Нам Туен.
Тао отмахнулся.
— Сейчас транслируется обращение президента Цзи Киу… Нет, не нужно, спасибо. Господин Нам желает побыть наедине со своими мыслями… Да. Да. Спасибо. Извините, нет. Спасибо.
Пока Тао говорил, Нам Туен смотрел в окно. Кортеж уже выехал из городской зоны и нёсся по холмистой местности, среди пышных зелёных лесов. Вдоль дороги, на перекрытых развязках, стояли патрульные машины. Нам Туен открыл окно и вдохнул дикий лесной воздух.
«Я здесь, — подумал он, — я здесь и сейчас, моему сыну сорок три года, и он заходит в космический корабль, который отправит его туда, где никогда прежде не билось сердце человека, и там, среди бездушных звёзд, будет биться сердце моего сына, разгоняя по его телу МОЮ кровь, и МОЙ наследник, порождение МОЕЙ любви, будет там, на острие лезвия прогресса… Продолжая там мою жизнь, продолжая там жизнь всех нас, жизнь человечества…»
— Тао, — Нам Туен помедлил, — всё-таки стоит произнести речь.
— Да? — откликнулся тот. — Спохватился?
— Хочу повторить что-нибудь из того, что я уже говорил о космосе… В «Шугуане» или, скажем, на конференции Союза в Янгоне.
— Стратегия «двадцать один ноль-ноль»?
— Да. О том, что затраты на космос склонны переоценивать… Я и в Пхеньяне выступал на эту тему?
— Где ты только не выступал. — Тао взял планшет и зачитал с него:
— Размеры финансирования космической отрасли несоизмеримы с размерами военных бюджетов… Почему-то считается, что если средства не потратить на исследования Космоса, приносящие только «абстрактную прибыль», то деньги пойдут на нечто «полезное» человечеству — например, на разработку новых средств убийства или подавления личности, на субсидирование производителей наркотических веществ, на безвозвратные кредиты странам третьего мира, которые будут разворованы…
— Ведь цель наших поисков за пределами этой планеты, — продолжил Нам Туен, — это не новые источники дохода, но гарантия будущего для человечества, гарантия, что человечество выживет, даже если нечто случится с нашей колыбелью… И чем раньше мы отправимся к ближайшим планетам, тем быстрее расселимся по всей Галактике. Пришло время повернуться к правде лицом: космос — это единственная великая цель, которая у нас осталась. Нам стоит повзрослеть и вместо ерунды заняться, наконец, настоящим делом.
— Записал, — кивнул Тао. — Только про ерунду, может быть, смягчим?
— На твоё усмотрение, — сказал Нам Туен.
