Вероятность — меньше процента, и всё же это случилось. Именно в этот раз, на рейсе Лос-Анджелес — Токио, 9 августа 2028 года. Бортовая электроника не вышла из строя и продолжала докладывать обо всём происходящем. Судя по записи, пассажиры не успели понять, что произошло: их бросило в сторону, самолёт накренился и ринулся вниз, набирая скорость.
По предварительным данным, выживших не было. На борту находилась актриса Мэри Эр — об этом узнали сразу. Спасательную группу отправили, как только рассчитали вектор падения, и в эти самые минуты, когда Лос-Анджелес просыпался, Токио засыпал, а Иоанн глотал виски в баре, начинались работы по поиску тел погибших и извлечению бортовых самописцев. Опыт этой трагедии поможет избежать следующей — мы определим, где случилась неполадка, и исправим её так, чтобы больше никто никогда не погиб. От этого легче? Хоть чуть-чуть?
Иоанн представлял, что Мэри сидит рядом с ним. На ней синее платье, она держит его за руку, и её лицо совсем близко. Он чувствует её дыхание, она дышит медленно и томно, высовывает язычок и касается его шеи. Он поворачивает голову и видит её зелёные глаза, она улыбается и дотрагивается языком до его губ. Он обнимает её, поглаживая по открытой спине, они целуются. Она перебирается к нему на колени, и они застывают в поцелуе на целую вечность, а её рыжие волосы поднимаются, словно живые, и скрывают его голову со всех сторон, он исчезает.
Иоанн пьёт ещё, виски обжигает горло. Он ставит пустой стакан, официант молча наполняет его снова. Сердце Иоанна колотится, пока этот человек находится рядом; он отходит, и Иоанн глубоко вздыхает. Он оставил коммуникатор в номере — его разрывают звонки. Звонят и пишут друзья, сестра, но он не отвечает. Родители не позвонили. Пока не позвонили, возможно, они ещё не знают или решили позвонить попозже. Лучше бы они не звонили ему никогда.
«Не буду отвлекать, сэр. Любовь быстра, но не быстрее света!» — вспоминает Иоанн. Их диалог, помеченный как «важный», остаётся вверху экрана, и каждый раз, когда Иоанн берёт в руки коммуникатор, надпись напоминает: «Мэри — была в сети в 13:34 (часовой пояс: Токио)». Он написал ей — «Люблю, до встречи!» Получила ли она сообщение? Прочитала ли она его? Почему именно эти слова? Иоанн ведь не пытался вложить в них какой-то смысл… Дежурное признание.
Когда приближается смерть, думал Иоанн, что мы чувствуем? Слышим ли мы её походку, доносится ли до нас ржание её коней? Я мог написать что угодно, но написал «люблю тебя». Без издевательского «мэм», без вечного «рыжая»… Они не так уж часто писали друг другу «люблю», так почему же за пару часов до ожидаемой встречи ему вдруг захотелось напомнить ей об этом? Как будто она могла забыть. Как будто теперь он когда-нибудь сможет забыть.
Иоанн увидел, как полицейская машина, сияя проблесковыми маячками, проносится по правой стороне улицы, обгоняя затор. Он смотрел на улицу через стекло и видел в отражении себя. Он сидел прямо, держал осанку, как научили его в раннем детстве. Слёз на глазах не было, они просто покраснели. Иоанн не понимал, почему бы ему сейчас не взять и не броситься со всей силы на это окно. Разбить его, вместе с осколками вылететь вниз, расшибиться насмерть. Как самолёт, на котором летела Мэри. Можно запереться в номере и начать резать вены: на руках, на ногах, на шее, в паху, везде, куда сможет дотянуться, пока силы его не покинут. Они откроют дверь, они спасут его, куда от них деваться… Лекарства? Устроить передоз, сожрать всё, что найдёт в аптечке? Его вырвет, он выживет, а японская медицина за два дня поставит его на ноги… Нет, прыгнуть — надёжнее всего, и этаж подходящий, но в номере окна не открываются (по этой самой причине), а стекло слишком прочное, он не сможет его разбить…
«Не буду отвлекать, сэр. Любовь быстра, но не быстрее света!»
Он больше никогда не получит такого сообщения. Больше она не напишет ему, они не будут ссориться из-за его родителей по ночам, и она не расплачется на глазах друзей специально для него, она не возьмёт его за руку, и они не займутся сексом на заднем сиденье её красного «порша». Она осталась на экране, её фото остались в Интернете, их диалог остался в его коммуникаторе, но что в этом толку, он и так помнит его наизусть. Нет, выход один — заснуть, и тогда она придёт к нему во сне, поцелует и подарит несколько минут счастья, и будет приходить так к нему каждую ночь, решил он, каждую ночь — конечно, если он сможет заснуть, если бессонница не убьёт его.
«Я тоже умер, — подумал Иоанн. — Я сидел рядом с ней в самолёте, мы смеялись и держались за руки, целовались и пили шампанское… Мы делали селфи и присылали их Крису, писали ему смешные сообщения. Мы умерли вместе. Я погиб рядом с ней».
В тот день жизнь Иоанна оборвалась.
Люблю тебя, до встречи.
Часть II
1 июля 2045 года. Москва
Ночной клуб «Zиновьев» на Красной площади, прямо под стенами Кремля. Звёзды на башнях светятся золотым, на багряные кирпичные стены проецируются рекламные объявления, идёт видеоэкскурсия по заповедным уголкам России и прямая трансляция из клуба: зажигает модная рок-группа, сотрясая танцпол разрядами электронной музыки.
Снаружи пирамидообразное здание клуба выглядело маленьким. Чёрный гранит напоминал, что его построили ещё при коммунистах, и красные буквы над входом: «ЛЕНИН». Сам вождь мирового пролетариата, вернее его полноразмерная голограмма, приветствовал гостей в холле и призывал спуститься по лестнице вниз: клубу нужны помещения, и одного удачного расположения мало. Под площадью вырыли пятиэтажный подземный комплекс, который, поговаривали, залезал на территорию Кремля и был связан с правительственной системой секретных ходов и убежищ.
— Когда нам отдали это помещение… — рассказывал гостям генеральный директор клуба Люций Лихвостов, — сразу после того, как отсюда выкинули труп этого маньяка, мы думали назвать его «Мавзолей».
— И что же вам помешало? — спросила Элизабет, устраиваясь поудобнее на диване цвета торжества октябрьской революции.
— Ассоциации и историческая справедливость! — ответил Лихвостов. — Я просто не мог бы руководить местом, названном в честь этого упыря…
— Надпись на входе… — ухмыльнулась Саманта, гостившая у Элизабет и её мужа последние две недели. — Или это тоже маркетинговый ход?..
— Это требование Росохранкультуры, — пожаловался Лихвостов. — Название нашего клуба — Зиновьев — отсылает ко всем несчастным, которых замучил и уничтожил ленинский и сталинский террор…
— Я бы не сказала, — огляделась вокруг Элизабет, — что у вас тут царит атмосфера памяти и печали.
— Коммунисты запрещали людям радоваться, — объяснил Лихвостов, — теперь мы им мстим.
— Пляска на костях — хорошая месть, — заявила Саманта, — с другой стороны, наверное, это худший кошмар Ленина. Поздравляю, в конечном итоге вы его победили.
— Ещё улиток? — спросил Лихвостов. — Для нас большая честь принимать таких гостей…
Элизабет выпила ещё шампанского.
