Его приход к власти пока не ознаменовался переменами; он прочно держался выбранного Китаем пути — по крайней мере, так считали политические эксперты. Но Нам Туен знал, что они просчитались. Ветер крепчал, планета вращалась. Освобождение политзаключённых стало первым шагом.
Постепенно Нам Туен входил в курс дел: он знал, что председатель готовит сенсационный разворот. В обстановке строжайшей секретности, в том числе и от партийцев, он вёл консультации о начале переговоров с Тайванем и об отказе от претензий на архипелаг Дяоюйдао (Сенкаку).
Нам Туен, проводивший дни и ночи в кабинете у себя дома, считался его ручной зверушкой; ему Фань Куань рассказал лично.
— Вас будут называть Ганди и сумасшедшим, — предупредил Нам Туен. — Вас назовут Горбачёвым.
— Я не собираюсь рисковать Китайской империей из-за двух камней, — последовал ответ. — Я не буду жить вечно, Туен, и не собираюсь идти в ночь за гаснущим светильником.
Нам Туен подумал, что спустя две с половиной тысячи лет сбылась мечта Платона — государством стал управлять настоящий философ. Ибо только настоящему философу могла прийти в голову кощунственная для поколений китайских правителей идея о добровольном отказе от территорий, о добровольной сдаче врагу дружественного государства. Но Фань Куань мало думал о геополитике — зато много рассуждал о ходе истории. Благо людей, повторял он, и процветание страны — вот мерила для государственных деятелей.
И Нам Туен его понимал. Но эйфория всегда проходит, и наступившее отрезвление тем горше, чем больше были надежды: Фань Куань остался мечтателем, каковым в своё время был и Нам Туен, и Нам Туен помнил, где оборвались его мечтания — на полу камеры для допросов.
Где оборвутся мечты Фань Куаня? Станет ли он вторым Дэн Сяопином, реформатором и гением для потомков, или последует по пути отца Нам Туена, поплатившегося за недальновидность и милосердие? Или, может быть, это всё обман, и на самом деле Фань Куань такой же, как остальные, а Нам Туен — марионетка в его руках?..
Он посмотрел в окно. Снег, покрывавший крыши припаркованных на улице машин, таял, но с неба продолжали тихо падать мокрые белые хлопья. Лежавший на столе телефон завибрировал.
— Привет, — услышал он женский голос. — Это ты? Нам Туен?
— Да, это я. Кто говорит?
— Не узнаешь?
— Простите, нет.
— Хоу У. Жена Инга. Помнишь?
— Хоу У… — повторил он. Жена Хоу Инга. Жена его лучшего друга и предводителя их команды, которого в двадцать семь хватил удар, после чего Нам Туен занял его место. Он вспомнил её — она была на пару лет старше Инга, чем-то напоминала его жену. Она не была в курсе всех их дел, но продолжала ходить на собрания… Нам Туен не помнил, схватили ли её в тот же день, что и его, спрашивали ли о ней на допросе… — Конечно, помню. Прости, что не узнал.
— Я не ждала, что ты узнаешь.
— Откуда у тебя мой номер?
— Один друг мне сообщил. Не хочу по телефону называть имя.
Нам Туен промолчал.
— Я не поверила, когда узнала, что ты вернулся. Мы все думали, ты мёртв.
— Жена сказала мне то же самое, — ответил Нам Туен.
— Я так рада тебя слышать! Неужели ты жив, и мы разговариваем… Как… Где ты? Ты в Пекине?
— Да.
— Давно… как давно?
— С мая.
— Где ты живёшь? Как твоя жена?
— Она в Сан-Франциско.
— Ах, да… Я помню, они уехали после твоего ареста. От тебя не было известий, и их убедили, хотя они хотели остаться…
— Они всё правильно сделали.
— Тебя правда держали в тюрьме? Всё это время?..
— Да.
— Туен, я не знаю, что сказать…
— Всё нормально. Главное, я жив, и всё хорошо.
— Мы можем увидеться?
— Я… думаю, да.
— Когда? и где?
— Ты знаешь, я… я тебе перезвоню, хорошо?
— Сегодня.
— Я постараюсь.
— Если ты не позвонишь, позвоню я.
— Спасибо, У.
27 декабря 2020 года. Пекин
К вечеру опять пошёл снег, и пока Нам Туен шёл от машины до дверей кафе, плечи и спина его пальто побелели. Она ждала его за столиком в центре зала. Отопления в кафе не было, и она сидела, завернувшись в плед, из её чашки поднимался пар.
Нам Туен сел напротив неё.
— Привет.
— Не могу поверить, — сказала она. — Невозможно.
— Я не так уж плохо выгляжу.
— Нет. Прости, прости.
— Что ты пьёшь?
— Имбирный чай.
— Я тоже буду имбирный чай.
— Ты работаешь на правительство? — спросила она.
— Тебя это правда интересует?
— Увидела, на какой машине тебя привезли.
— Это не было условием моего освобождения, У, если ты об этом.
— Нет, я не об этом.
— Как ты жила всё это время?
— Ну, — она натянула плед повыше, — к нам пришли домой и продержали в изоляторе пару дней. Детей мне хватило ума оставить у родителей… Потом был суд… Мне дали год в исправительном лагере и ещё пять условно. Легко отделалась. Честно сказать, кроме тебя и тех, кто брал деньги, никого серьёзно не упекли.
— Многие уехали?
— Да. Но убежать тогда никто не успел… Ты первый, о ком я услышала. Из тех, за кого взялись всерьёз.
— Чжоу? Ли Куо? Чженг?
— Нет и нет. Никаких вестей, совсем никаких.
— Если их отправили туда же, куда и меня… Я их не видел там.
— Туен, не факт, что они в заключении или мертвы, — предположила она. — Может, их освободили раньше, и они уехали. Может, сидят сейчас с детьми где-нибудь в глубинке.
— Будем надеяться.
— В конце концов, ты был главным, — напомнила У. — Я и не думала, что когда-то тебя снова увижу.
— Я тоже не думал, что когда-нибудь увижу… кого-нибудь.
— Мы были террористами, — сказала она. — Тогда мы этого не понимали, но мы ведь и правда хотели свергнуть режим. Планировали эти покушения, да?
— Я очень хорошо помню.
— А вон там, через дорогу, — У показала рукой в окно, — была школа, в спортзале которой мы собирались.
— Да, помню. Инг произносил там речи.
— Ты говорил лучше Инга.
— Раньше — да… — Нам Туен непроизвольно потрогал себя за подбородок. — Пока мне не сломали челюсть и не выбили зубы.
— А твоя нога? — спросила У.
