— Я собираюсь припомнить тебе всё, что ты мне обещал, — повторил он вслед за ней, — и я не отпущу тебя так просто, больше никогда не отпущу…
Вечерело. Нам Ен, глядя в окно, видел длинные тени от машин, пешеходов и велосипедистов, и высоток, и наружных вывесок.
В «Фейсбук» пришло несколько сообщений — он слышал, как звенят уведомления, но отвечать не хотел. Друзья наверняка планировали развлечения на выходные и интересовались, сумеет ли он убедить мать и отца в том, что вечерний поход в кино будет достаточно безопасен. О том, чтобы остаться у кого-то из друзей на ночь, и речи быть не могло. Пару раз он задерживался в общежитии допоздна, используя универсальную отговорку: «занимаемся». Но и тогда, сквозь громкий смех и циркулирующие сплетни, он знал, что у ворот в кампус его ждёт автомобиль с охранником, готовым выломать дверь, если Нам Ен не ответит на сообщение.
Что с этими выходными? Нам Ен думал поговорить с матерью, но планы изменились, как только он узнал, что сегодня прилетает отец. Папа никогда не сообщал о своём прибытии заранее, и они с мамой и сестрой узнавали об этом обычно за день или за два. Нам Ен подозревал, отец и сам узнаёт в последний момент, когда его вызывают на ковёр к начальству в Пекин.
Нам Ен не знал, чем именно занимается в Пхеньяне его отец, но, судя по строгому охраннику за рулём автомобиля, сопровождающему его уже четвёртый год, по размерам дома в Миюне, предоставленного их семье правительством КНР, и по спешке, с которой они в июне 2021 года улетали из Сан-Франциско, собрав лишь самое необходимое и не предупредив никого из тех, с кем они жили десять лет бок о бок, — похоже, чем-то важным.
Вещи им доставили потом, спустя неделю, вслед за сообщением, что они с сестрой остаются здесь навсегда. Их первый переезд Нам Ен помнил очень хорошо, хоть ему и было всего пять лет. Папа накануне ушёл из дома и не возвращался несколько дней, мамы тоже не было, а с ними сидела соседка, от которой вкусно пахло и которая очень забавно смеялась. Но она не смеялась, когда мама пришла домой, побросала вещи в сумку, взяла на руки его маленькую сестрёнку и приказала идти за ней. Соседка молча кивнула и пожелала им удачи, пожав Нам Ену руку и крепко поцеловав его в лоб.
Они бежали по ночному городу, они ехали куда-то на автобусе, потом на электричке, потом несколько дней ждали в аэропорту, уехали оттуда, но потом развернулись и сели в самолёт. Мама постоянно ругалась по мобильному телефону. Самолёт садился с грохотом, разбудившим пятилетнего Нам Ена. Он никогда раньше не летал и боялся, что они разобьются.
Их привезли домой к каким-то людям, и они с сестрой спали на одном узком диване, потому что мамы опять не было дома, но на этот раз не было и доброй толстой соседки, и люди выглядели по-другому, они были высокие, у них была светлая кожа и большие глаза, и все говорили на непонятном языке… Это всё было очень давно, и сестра Нам Ена вообще ничего не помнила.
Детали забыл и Нам Ен, но запомнил ощущение запутанности и потерянности: сквозь крики и слёзы мамы он понял, что с отцом случилось что-то плохое, но как ребёнок не понимал, какой смысл скрывался за её словами. Они поселились в Сан-Франциско, и он свыкся с мыслью, что отец исчез, — они с сестрой быстро овладели английским, пошли в школу, и жизнь постепенно наладилась.
До тех пор, пока Нам Ен не вернулся однажды домой и не увидел маму, сидящую в кресле и упорно буравившую взглядом стену. Он не решился заговорить с ней и пошёл в свою комнату, но она сама всё рассказала за ужином.
— Нам Туена… Вашего отца отпустили, — сказала она равнодушно, как будто речь шла о ком-то чужом.
Нам Ен кивнул, а сестра и вовсе рассмеялась. В отличие от него, помнившего бесстрастное лицо отца, когда он поднимал его на руки и целовал шершавыми губами, она не помнила совсем ничего, и никакого «отца» для неё не существовало. Да, несколько лет с ними жил дядя Грег, который целовался с мамой и который очень их любил, помогал с домашней работой, возил в школу и дарил подарки, но они никогда не называли его «папой», да и выглядел он иначе…
И зная, что их отец «вернулся», они всё равно не думали о нём. Он был где-то далеко, за пределами их уютного мирка, озарённого солнцем Западного побережья… Их разбудили ночью — и мама попросила не задавать вопросов. Хотя Нам Ен и вспомнил побег из Китая, на этот раз всё было по-другому — их сопровождали, их привезли в аэропорт и сразу посадили в самолёт. Когда он стал снижаться, Нам Ен увидел — сквозь тёмные тучи, пробиваемые солнечным прожектором — равнины, покрытые зданиями и испещрённые трассами, по которым текли реки машин.
Мама сказала, это ненадолго, но когда самолёт приземлился, Нам Ен почувствовал, что она соврала. Это было связано с отцом, она не рассказала ни ему, ни сестре, но мальчику показалось, что она счастлива. На её лице были слёзы радости, когда они ехали в Миюнь, и человек, сидевший за рулём, отвечал на вопросы мамы:
— Да, он сейчас летит сюда. Нет, я не знаю, когда вы сможете его увидеть, но он всё знает. Всё будет хорошо, не волнуйтесь. Это ради вашей безопасности.
Нам Ен услышал это слово, которое теперь будет сопровождать его везде: «безопасность». В Сан-Франциско никто не заботился о его безопасности, он был одним из многих, чуть-чуть другой внешне и не имевший отца эмигрант из Китая, но никто не придавал этому значения. Здесь, в Китае, на его родине, он сразу ощутил себя кем-то значимым. Значимым из-за отца, которого он еле помнил, первый раз за десять лет увидел вживую в гостиной их дома и которому не сказал ни слова. Нам Туен тогда не решился поцеловать сына, только вежливо пожал ему руку и представился, будто думал, что дети забыли, кто он такой.
Жизнь Нам Ена перевернулась — они остались в Пекине, но все его друзья были на расстоянии мобильного телефона и на каникулы иногда приезжали увидеться с ним. Китайская школа была строже американской, но и отношение к ученикам было другое, и ему тут нравилось. Очень скоро Нам Ен почувствовал себя дома, и лицо отца стало для него родным, настоящим, осязаемым. Лицом, до которого можно дотронуться. Лицом человека, который его любит.
Он не мог и предположить, что когда-нибудь будет скучать по отцу и с нетерпением ждать встречи с ним, но на исходе зимы 2025 года он ехал домой из Пекинского Университета, где учился последние два года, и не думал ни об экзаменах, ни о проекте, посвящённом его любимой «космической» теме (он даже прикидывал, не продолжить ли обучение в Институте астрономии и астрофизики имени Кавли); он думал о том, как вечером встретится с отцом.
Тот, конечно, не расскажет ничего о своей работе, его взгляд будет направлен внутрь, и он будет немного рассеян; но всё равно, думал Нам Ен, я обязательно спрошу ему о том, что нам говорили на лекции по политологии о сложившейся на Корейском полуострове ситуации. Некоторые верили, что там вот-вот начнётся война, но Нам Ен так не думал. В частности потому, что знал: этим занимается его отец, и председатель КПК КНР Фань ему полностью доверяет.
Той же уверенностью хотел бы обладать и сам Нам Туен, сидя в самолёте, скользившем поверх облаков над Западно-Корейским заливом. Обстоятельства, о которых в эту же минуту размышлял его сын по дороге домой, требовали его постоянно присутствия в Пхеньяне, но, воспользовавшись хитрой дипломатической формулой «вызван для особых консультаций», Нам Туен смог улизнуть на день в Пекин. На день, который, как он рассчитывал, решит очень многое.
