— Спасибо за рекомендацию.
— Лекарство — это ещё не всё, — покачал головой Онода.
— Всего доброго, доктор, — всё ещё сидя на диване, кивнул ему генерал. — До встречи.
— До встречи, генерал, — ответил Онода, подходя к дверям. — Берегите себя.
Он вышел и плотно закрыл за собой двери.
— Генералу нужно некоторое время отдохнуть после процедуры, — сообщил он переписывающему свои записи из блокнота в коммуникатор адъютанту.
Тот оторвался от коммуникатора и кивнул врачу.
— Как обычно? Никаких проблем?
— Никаких проблем, — улыбаясь, ответил японец. — Всё хорошо. С праздником вас.
— Вас тоже.
Доктора Оноду вывели из здания и на правительственной машине отвезли в аэропорт. Вдоль улиц Пхеньяна стояли военные с оружием наперевес, не подпускавшие к ограждениям ликующие толпы. Они размахивали трепещущими на ветру флагами и нестройно пели — Онода не мог различить слов в их недружном гуле.
Спустя пятнадцать минут самолёт частной медицинской компании «Нацу» стартовал с аэродрома аэропорта Мирим и вскоре покинул воздушное пространство Северной Кореи. Борт принял сигнал японских авиадиспетчеров, и доктор Онода окончательно успокоился. Несмотря на накаляющуюся обстановку вокруг Пхеньяна, окончательно спятившего и пригрозившего в случае «провокаций» превратить Сеул «в радиоактивную пыль», японское правительство не могло, хоть всячески и стремилось, запретить «Нацу» лечить генерала Кима.
Несмотря на ультиматумы, кризисы и санкции, небольшой «фалкон» продолжал курсировать между Токио и Пхеньяном, не обращая внимания на отсутствие дипломатических отношений. Генерал Ким уже давно был клиентом компании, и, хотя его фамилия отсутствовала в документах, получал лекарственные препараты в соответствии с распоряжением Оноды, директора «Нацу».
Однако сегодня в ампулах, которые доктор Онода достал из кейса в кабинете генерала Кима и вколол ему, содержалось не дорогое американское лекарство, препятствующее разрушению костного мозга. Сегодня с собой в Корею Онода взял ампулы с нервно-паралитическим ядом. Паралич дыхательной системы и работы сердца одновременно; вкупе с диабетом, почечной недостаточностью и заболеванием костного мозга, без экстренной помощи в первые три минуты, генерал Ким безотлагательно встретится со своими кумирами Ким Ир Сеном и Ким Чен Иром.
За смерть генерала Ким Джэн Гака медицинскому центру «Нацу» заплатили десять миллионов долларов авансом и обещали перевести ещё двенадцать после — сумма в четыре с половиной раза превышала годовую плату генерала за лечение, и доктор Онода рассудил, что подобный исход выгоднее для его центра. Клиенты не знали об их связях с генералом, и репутационным ущербом его смерть не грозила; риск же потерять столь важного пациента и без того нависал над Онодой дамокловым мечом каждый раз, когда в новостях зачитывали угрозы генерала остальному миру.
Доктор не знал, с кем именно он имел дело, но подозревал, что в равной степени это могли быть как американцы, уставшие от бесконечной истерии, так и южные корейцы, справедливо опасающиеся за свою безопасность. Оноду мало интересовала международная политика, поэтому, наслаждаясь видом облаков из иллюминатора своего «фалкона», он не размышлял, стал ли мир лучше со смертью генерала Кима, а просто поздравил себя с удачной сделкой и стал прикидывать, открывать ли на полученные деньги филиал «Нацу» на Западном побережье США.
В то самое время, когда Онода сошёл с трапа самолёта и поехал играть в гольф с ожидавшим его канадским партнёром в Касумигасэки, у племянника убитого генерала Кима зазвонил телефон.
Он извинился и отошёл к окну — на уровне девяносто шестого этажа Рюгёна всё заволок серый туман, и Ким Кён Тхэк, отвечая на звонок, смотрел в густую пелену. Подтянутый немец в квадратных очках и тёмном свитере, проводивший экскурсию, продолжил рассказывать Нам Туену о ресторане «Девять черт», который вскоре откроется в этом зале. Безусловно, отмечал он, цены здесь будут на уровне японских.
— Даже если отменить пошлины? — спросил Нам Туен, поправляя надетый по случаю торжества красный галстук и косясь на Ким Кёна.
Немец покачал головой.
— Можем скинуть процентов десять-пятнадцать, — ответил он, — но не более. Рассчитываем в первую очередь на гостей…
— Постараюсь помочь, — сказал Нам Туен. — Простите меня.
Он подошёл к замершему у стекла Ким Кёну и в отражении увидел себя за его массивным плечом. Рядом с Ким Кёном он выглядел несуразно — маленький, щурящий глаза, с перекошенным галстуком и седеющими волосами; но высокий, широкоплечий и по-юношески высокомерный Ким Кён, любимый дядей за один только железобетонный вид, не заметил Нам Туена. Он напряжённо слушал, прислонив палец к коммуникатору в ухе.
— Хорошо, — повторял он, — хорошо, я сейчас буду. Да, выезжаю. Нет, задержите начало. Да, сейчас.
Он повернулся и увидел вопросительно глядевшего на него Нам Туена.
— Дядя приказал никого к себе не впускать и не выходит из кабинета уже третий час, — прогудел Ким Кён. — Они не знают, что делать.
— Пусть войдут.
— Они боятся, — ответил Ким Кён. — Мне надо ехать туда.
— Поеду с вами, — сказал Нам Туен.
Они спустились в лифте, где громко играла традиционная корейская музыка, и вышли в холл. Ким Кён нервничал, у него заложило уши от скоростного спуска. Нам Туен молчал. Охранники открыли им двери, и они сели в машины, каждый в свою. Путь до здания Центрального комитета на площади Ким Ир Сена составил меньше десяти минут; дважды охранникам пришлось выходить из машин и разводить по сторонам толпу, скандирующую приветствия машинам с правительственными номерами. Нам Туен помахал рукой в открытое окно празднующим корейцам.
Их лица вспыхнули ярче солнца, они восторженно завопили, размахивая красными флагами и портретами «великих вождей». Нам Туен знал: не пройдёт и дня, как эти трогательные люди будут рыдать, узнав о смерти генерала Кима; их наивные лица исказят судороги плача, они потускнеют, и по стране даже может прокатиться волна самоубийств. «И с этим ничего нельзя поделать, — с грустью подумал он, — как же мерзко, что вливаемую в них десятилетиями отраву нельзя выдавить, отсосать из раны… их изувечили, их изуродовали, и сделали это такие же корейцы, как они, точно такие же люди…»
— Аккуратнее, — предостерёг Тао Гофэн, как всегда, сидевший рядом.
— Они мне ничего не сделают, не беспокойся, — откликнулся Нам Туен.
— Министр повесит меня, если вас заденет камнем.
— С праздником, Тао, — ответил Нам Туен, продолжая улыбаться ревущей толпе. — С днём победы!
— Никогда его не праздновал, — ухмыльнулся Тао. — Что это взбрело в голову генералу…
На площади Ким Ир Сена людей было ещё больше. Машины подъехали к задней двери здания. Ким Кён пошёл первым, Нам Туен — сразу за ним. По лестнице Ким Кён бежал, перескакивая через ступеньку, и Нам Туен еле поспевал следом. Массивная борцовская шея Ким Кёна блестела от пота, правой рукой он хватался за перила, а левую судорожно сжимал в кулак.
