К горнозаводскому делу Прокофий Акинфиевич не имел никакого пристрастия, чего и сам не скрывал. В отличие от отца, выступавшего организатором производства и как-то заявившего в письме к А. Д. Меншикову, что «заводы яко детище малое, непрестанного требуют к себе доброго надзира-ния», Прокофий за все время владения Невьянскими заводами не удосужился побывать на Урале. И когда Берг-коллегия в 1763 году попросила всех промышленников изложить, что, по их мнению, мешает процветанию заводов и на какие новые льготы претендуют заводовладельцы, Прокофий без тени смущения ответил, что он ничего сказать не имеет, ибо не осведомлен о нуждах своих заводов, которых еще не посетил. Он не построил ни одного нового завода, хотя попытка была. Он начал сооружение Верх-Нейвинского завода, но завершил его уже новый владелец Савва Яковлев. Закономерным итогом этого равнодушного отношения Прокофия Акинфиевича к великому делу своих предков была продажа им лучших своих заводов. Вместе с тем его отношение к рабочим было гуманнее, чем его брата Никиты. В письмах из Москвы к своим детям, бывшим на заводах, он просил не принуждать отказывавшихся работать крестьян и поручал переговорить с «генералом» (Вяземским), посланным для разбора дела, чтобы он не доводил крестьян «до разорения».
Вскоре после смерти отца, произведя с братьями раздел отцовского наследства и получив громадное состояние, доходы с которого он никогда с точностью не мог определить, освободившийся от тяжелой руки Акинфия, непутевый старший его сын отправился по примеру других русских дворян за границу. Целью путешествия было весьма распространенное в России стремление «посмотреть на заморскую роскошь и испытать развлечения и наслаждения, которых нельзя было достать в России ни за какие деньги».
Прокофию шел 35-й или 36-й год. Он был опьянен доставшимся ему несметным богатством и, разъезжая по главнейшим городам Европы, предавался такой безумной и праздной жизни, делал такие чудовищные траты, что приводил иностранцев в изумление. В Саксонии Демидов удивлял местное население закупкой на рынках массы ненужных товаров и по-русски широкими угощениями. Сидевшие же за его огромным столом гости говорили друг другу на ухо: «Какой мот! С чем он выедет отсюда?» Демидов же вслух смеялся над бедностью столичного города Дрездена, говоря, что ему не на что здесь тратить деньги – купить нечего. В такой же манере издевался Прокофий и над французами, которые встречали его особыми знаками уважения и подобострастия.
Когда же в Англии, по его мнению, отнеслись равнодушно к его сумасбродствам, как он ни старался сорить деньгами, Демидов не простил англичанам такого оскорбления и, вернувшись в Россию, решил отомстить. Правда, по другой версии, он решил отомстить англичанам из-за их корыстолюбия, так как торговцы специально к его приходу в несколько раз поднимали цены на товары, которые он покупал. Как бы там ни было, но по прибытии в Петербург Прокофий скупил всю пеньку, приготовленную русскими торговцами для продажи в Англию. Прибывшим за ней английским купцам пришлось обращаться к Демидову, который назначил цену в пять раз выше обычной. Никакие уговоры не помогли, и английские торговые суда вернулись в свой «туманный Альбион» ни с чем. Это повторялось несколько лет подряд.
Первое время после возвращения из-за границы Прокофий Акинфиевич жил в Петербурге, но недолго. Вскоре он переехал в Москву. Этому было много причин. Самолюбивый и избалованный Демидов искал почета и известности, однако в Петербурге ему было трудно рассчитывать на это из-за присутствия двора, так как придворный блеск мог затмить даже ту роскошь, которой он окружал себя. Москва больше соответствовала и его фрондерскому духу. Он мог здесь жить полновластным хозяином, ни в чем себя не стесняя, предаваясь самым причудливым капризам и странностям своего характера.
Дворец Демидовых в Нескучном саду
Москва елизаветинских и екатерининских времен была средоточием русских бар и отставленных от службы вельмож. «Русских вельмож весьма немного в Петербурге, – пишет о том времени один из очеркистов. – Освободившись от службы, они все переезжают в Москву. Петербург не представляет ни одного примера этих колоссов великолепия и азиатской пышности». В Москве же возвышались их великолепные палаты. Все они были «набиты редчайшими коллекциями, библиотеками, скульптурами, картинами». «Можно подумать, – говорит английский путешественник Кларк, – что обобрали всю Европу для составления богатейших московских музеев».
Московские дома, принадлежавшие Прокофию, были одними из самых богатых, однако он не находил их удобными и потому выстроил на Басманной, близ Разгуляя, новый дом причудливой архитектуры, обшив его снаружи железом для защиты от огня. Когда рядом случался пожар, он приказывал закрыть железные ставни и чувствовал себя в безопасности. Внутренняя отделка дома поражала взор массой золота, серебра и самородных камней. На стенах, обшитых штофом и бархатом, красовались редчайшие картины. Зеркальные окна и лестницы были уставлены редкими растениями; мебель из пальмового, черного и розового дерева поражала тончайшей кружевной резьбой; на потолках были развешаны клетки с заморскими птицами, по комнатам гуляли ручные обезьяны; мелодии органов, искусно вделанных в стены, услаждали слух; на столах фигурные серебряные фонтаны били вином.
В 1756 году эксцентричный богач выстроил в Москве еще один великолепный дворец в Нескучном саду и разбил при нем ботанический сад. При устройстве сада и дома трудилось 700 человек, в течение двух лет выравнивая высокий берег Москвы-реки.
Прокофий Акинфиевич добился того, чего желал. Вся Россия заговорила о его богатстве и причудах. Однако его щедрость привлекала к нему не только бедных и юродивых, но и всяких мошенников, желавших поживиться за его счет. Прокофий не отказывал никому, но не упускал случая позабавиться. Так, он предложил награду тому, кто пролежит у него в доме год, не вставая с постели. Желающему отводили особую комнату и приставляли слуг, которые днем и ночью не спускали с него глаз и удовлетворяли его желания в еде, питье и прочем. Если он выдерживал испытание, то получал в награду несколько тысяч рублей. В противном случае его по уговору секли и выгоняли вон. Человек, согласившийся простоять перед Демидовым целый час не мигая, в то время как он махал пальцем перед его глазами, также получал плату. Однако если Прокофий убеждался, что не корысть, а действительная бедность вынуждала человека идти на это испытание, то он выдавал денег больше, чем обещал.
В 1778 году Прокофий устроил в Петербурге народный праздник, во время которого, вследствие громадного количества выпитого вина, умерло более 500 человек. А одним жарким июльским утром ему пришла в голову «счастливая» мысль прокатиться в санях и насладиться зимней дорогой. Для этого он закупил в Москве всю соль и велел посыпать ею дорогу, соединявшую его подмосковное имение с заставой. Проехавшись несколько раз по этому искусственному снегу, богач, очень довольный, возвратился домой.
Свою жажду дурачества и шутовства Демидов обращал и на прислугу, выставляя ее, а заодно и себя, на посмешище перед всем городом. Лакеев своих он одевал диковинно: одна нога обувалась в шелковый чулок и изящный башмак, другая – в лапоть; одна половина ливреи сшивалась из галунов, другая – из самого грубого сукна. Когда вошло в моду носить очки, Прокофий надел их не только на свою прислугу, но даже на лошадей и собак.
