В. П. Боткин
По возвращении из-за границы В. П. Боткин познакомился с В. Г. Белинским, который ввел его в кружок Н. В. Станкевича. Молодой купец, самоучка, ставший знатоком западноевропейских языков, очень заинтересовал московских интеллектуалов того времени: В. Г. Белинского, Н. В. Станкевича, М. А. Бакунина, К. С. Аксакова. Станкевич в письме от 1 мая 1837 года свидетельствует: «Боткин, – молодой купец, недавно приехавший из-за границы, – человек, каких я, кажется, не встречал: столько ума, столько гармонии и святости в душе – мне легче, веселее, когда я его вижу… Может быть, я увлекаюсь, но нельзя не увлечься, встретив человека, в котором так много прекрасного». Белинский тоже в восторге от Боткина, о чем сообщает Бакунину в письме от 16 августа 1837 года: «Его бесконечная доброта… его ясное гармоническое расположение духа во всякое время, его всегдашняя готовность к восприятию впечатлений искусства… отрешение его от своего я – даже не производят во мне досады на самого себя… меня в особенности восхищает в нем то, что у него внешняя жизнь не противоречит внутренней, что он столько же честный, сколько и благородный человек…»
Очень скоро Боткин вошел во все духовные интересы и дела кружка. Среди его друзей цвет литературной и интеллектуальной Москвы того времени – В. Г. Белинский, А. И. Герцен, Н. П. Огарев, И. С. Тургенев, Т. Н. Грановский, А. С. Дружинин, А. В. Кольцов, И. И. Панаев, М. А. Бакунин, Н. А. Некрасов и многие другие, но по разносторонности эрудиции в сфере искусства (одновременно и литература, и музыка, и живопись) вряд ли кто мог с ним сравняться. Кроме того, в этом блестящем кругу мыслителей он считается одним из лучших истолкователей Гегеля. Культурные интересы Боткина были обширны: живопись и театр эпохи Шекспира, немецкие романтики и русское народное творчество, скандинавская мифология и древнерусская литература. Как отмечали современники, он судил обо всем с тонко развитым вкусом и знанием дела. Его отличал и художественный талант, умение подмечать поэтические стороны жизни и облекать их в художественную форму.
Литературное и критическое творчество В. П. Боткина приобрело известность. С 1836 года он начал печататься в московских журналах («Телескоп», «Молва», «Московский наблюдатель»), петербургских «Отечественных записках» сразличными критическими статьями, рецензиями, переводами. Позднее он принял деятельное участие в «Современнике», где в 1847 году вышли его получившие особую известность «Письма об Испании», изданные через 10 лет отдельной книгой.
В. П. Боткин пользовался почти непререкаемым авторитетом среди русских писателей, художников и мыслителей. Он одним из первых открыл таланты Л. Н. Толстого, А. А. Фета и Н. А. Некрасова. Тургенев переделывал роман «Рудин» под влиянием его критических замечаний, ему первому читал наброски своих произведений «Ася», «Фауст», сообщил план романа «Дворянское гнездо», а Л. Н. Толстой писал ему в 1857 году: «Вы мой любимый воображаемый читатель». Особенно близко в первые годы своей литературной деятельности Боткин сошелся с Белинским, возможно, в какой-то форме помогая иногда ему в работе над статьями. Существуют указания близких им людей о том, что страницы «по романтизму» в некоторых статьях принадлежат перу Боткина.
Когда больной Станкевич летом 1837 года уехал из Москвы, дом Боткиных на Маросейке сделался местом встреч членов кружка и литературных друзей Василия Петровича, одним из центров литературной Москвы, полем битвы, где сражались западники и славянофилы. Боткин, хотя и слыл западником, но не таким явным, как, например, Тургенев. «Западник, только на русской подкладке из ярославской овчины, которую при наших морозах покидать жутко», – писал о нем поэт Афанасий Фет.
Гостеприимный дом Боткиных становится прибежищем многих литературных друзей писателя. Он был последней московской квартирой Белинского перед его отъездом в Петербург. И впоследствии, приезжая в Москву, он, также как и Тургенев, Панаев, Дружинин и др., останавливался большей частью в доме Боткина. Бывали здесь и Н. В. Гоголь и великие актеры М. С. Щепкин и П. С. Мочалов.
В эти годы В. П. Боткин начинает регулярно устраивать у себя литературные и музыкальные вечера, заражая всех своим энтузиазмом и увлеченностью. Собрания у Боткина становятся знаменитыми на всю образованную Москву. Кружок московских интеллектуалов не распался, несмотря на то, что в 1839 году умирает за границей от туберкулеза Станкевич, а Белинский уезжает в Петербург. Возвратившийся из ссылки в 1837 году Герцен особенно близко сошелся с В. П. Боткиным. В «Былом и думах» он вспоминает о боткинском кружке: «Такого круга людей талантливых, развитых, многосторонних и чистых я не встречал потом нигде».
Позднее, в 40-х годах, В. П. Боткин уговорил отца сдать половину бельэтажа Т. Н. Грановскому, знаменитому профессору истории Московского университета, который как бы заменил умершего Станкевича. Боткинские собрания обычно проходили у Грановского или во флигеле, куда переселился из основного дома сам Василий Петрович, стремясь «изолировать эти собрания от купеческого быта своей семьи». «Дом Боткиных, – вспоминает один из мемуаристов, – расположен на одном из самых живописных мест Москвы. Из флигеля, выходившего в сад, в котором жил тогда Боткин, из-за кустов зелени открывалась часть Замоскворечья. Сад был расположен на горе, в середине его беседка, вся окруженная фруктовыми деревьями».
Несмотря на известность и дружбу со многими представителями литературного и художественного мира, вхождение В. П. Боткина в дворянскую образованную среду не было гладким. Так, известная в Москве Е. Н. Менгден принимала у себя цвет тогдашней интеллигенции. Встретив выходившего из гостиной В. П. Боткина, один великосветский господин спросил у нее: «Что, вы у него чай покупаете?» На что Елизавета Николаевна отвечала: «Нет, я подаю ему чай».
Сам Боткин в конце 30-х – начале 40-х годов переживает внутренний, душевный разлад, во многом связанный с его двойственным положением. Белинский пишет о нем в 1839 году: «Целый день, с 10 часов утра до 6 часов вечера, сидит он в своем амбаре и вращается с отвращением в совершенно чуждой ему сфере. Это одна из тех натур, которые созданы, чтобы жить внутри себя, а между тем судьба велит ему большую часть его времени жить вне себя». «Боткину всё в доме, – отмечает Герцен, – начиная от старика отца до приказчиков, толковало словом и примером о том, что надобно ковать деньги, наживаться и наживаться». Если В. П. Боткин и не превратился в стяжателя, если купечество и не убило в нем творческую личность, то все же сомнения не могли не коснуться его. «Какая трудная задача, – писал он в письме А. А. Бакуниной 13 сентября 1839 года, – добрый отец, которому в деле необходима моя помощь и которого убью, если откажусь заниматься делами, большое семейство, для которого должен быть подпорою, больше всего – любовь ко мне отца: все это делает из меня двойственного человека».
Не способствовали душевному равновесию и неудачи Боткина в личной жизни. К лету 1839 года относится начало его увлечения 23-летней младшей сестрой Михаила Бакунина Александрой Александровной. Между ними завязывается переписка. Однако ее родители не были в восторге от мезальянса с купцом, хотя и другом их сына. Просвещенная дворянская семья Бакуниных в этом мало отличалась от других помещичьих семей. Помолвка была отложена на год. Боткин покорился. Вскоре длившаяся больше года переписка его с Александрой угасла окончательно.
