Никакого финского народа или финской нации как осознанного самими «финнами» единства, в XVIII веке еще не было. Этот процесс «пошел» только в начале XIX века. В стиле примерно в то же время выдуманных норманнов пишет он о некой Северной Земле, в которую его герои Вяйнемяйнен, Илмаринен и Лемнинкяйнен предпринимали военные и колонизаторские походы. Он исходил из своей модели древней финской культуры, которая, конечно же, была плодом его традиционного исторического образования, исторических представлений в духе середины XIX века.
Конечная версия «Калевалы», или «Новая Калевала» вышла в свет в 1849 году, но еще в 1835 году Леннрот опубликовал свою поэму без указания собственного авторства. Хотел ее выдать за средневековый эпос?! Сегодня эту «средневековую» поэму называют «Старой Калевалой». Она настолько соответствовала общему настроению того времени, что была сразу же признана как народный эпос и сыграла важную роль в создании общефинского самосознания и в формировании финской нации. Поэма Леннрота сыграла также весьма важную роль в процессе становления общефинского или литературного финского языка. И не только поэма, но и его другие публикации, такие как двухтомный финскo-шведский словарь, не потерявший значения и по сей день, как его сборники народных баллад и лирических стихотворений, пословиц и песен.
Эстонский эпос «Калевипоэг» (Сын Калева) был создан чуть позже финского эстонским врачом, публицистом, просветителем, фольклористом и поэтом Фридрихом Рейнгольдом Крейцвальдом (1803–1882) в 1857–1861 годы. «Калевала» произвела сильное впечатление и на эстонских интеллектуалов. Была разработана стратегия создания эстонского эпоса, который — таковы романтические представления до 1850 года — должен был восстановить якобы некогда существовавший эстонский эпос, от которого сохранились в основном народные сказки о великане Калевипоэге (сыне Калева).
Этот фантастический герой ворочал гигантские камни, бросал их на большое расстояние в своих врагов, носил на плечах громаднейшие доски, из которых можно было построить мост через Чудское озеро (доски как технологический продукт указывают, в отличие от камней, на довольно позднее происхождение и этих сказок), но при случае просто сметал оными врагов с лица земли, занимался преобразованием ландшафта, строил города (явно не в каменном веке!). Имеются параллели в этом образе со сказаниями о великанах в скандинавском фольклоре.
Интерес к сказкам про сына Калева проявлялся уже в начале XIX века. Эстонофильские круги местной немецкой интеллигенции связывали сперва свои надежды с деятельностью Ф. Р. Фэльманна (Faehlmann), который уже в 1830 году произнес доклад о тематике эстонских сказок и песен на тему о сыне Калева в Эстонском образовательном обществе. После его смерти за дело взялся Крейцвальд, который в 1853 году завершил первую версию сказания о Калевипоэге. Ее публикация не состоялась из-за противодействия цензуры. Сильно переработанная вторая версия эпоса «Калевипоэг» была опубликована по-эстонски по частям в 1857–1861 годы. По оценке БСЭЗ поэма Крейцвальда — «это сказочнo-поэтическое отображение исторических судеб эстонского народа». По нашей оценке — это литературное произведение, типичное для эпохи национальной консолидации, которое заменяет мифами отсутствующее историческое знание и возводится в общенациональный канон.
Интересно, что этот эстонский эпос предназначался не столько эстонскому читателю, сколько немецкому: эстонская письменность только создавалась при жизни Крейцвальда и даже среди — в то время еще немногочисленных — образованных эстонцев было больше тех, кто свободно читал по-немецки, чем по-эстонски (хотя бы потому, что по-эстонски еще не существовало почти никакой литературы). Подъем эстонской литературы начался лишь в 60–х годах XIX века уже после опубликования «Калевипоэга». Сам Крейцвальд до 1840 года публиковался исключительно по-немецки. Именно поэтому «Калевипоэг» был практически одновременно издан и по-немецки, в 1861 году. Именно интерес на Западе Европы стал залогом успеха как «Калевалы», так и «Калевипоэга» вскоре после первой публикации.
Старинный чешский эпос начала XIX века
Профессор Галлеттис как-то, обращаясь к студентам, строго заметил:
«Прошу вас не мешать мне: я потерял свою мысль и сбился с концепции».
Чегo-чего, а с концепции Вацлав Ганка (1791–1861) не сбивался. Наоборот, он ее реализовывал до последнего своего вздоха. Был он чешским общественным и культурным деятелем национального масштаба, лингвистом, писателем и политическим идеологом чешского национализма и панславизма. Провинциальное происхождение и материальные проблемы семьи наложили отпечаток на всю его дальнейшую жизнь. Гимназию в Градце — Кралове он стал посещать лишь с 16–ти лет, а подготовка к ней проходила в кругу семьи. С 1809 года Ганка — студент Карлова университета в Праге, а в 1813–1814 годы он углублял свои знания в Вене, изучая юриспруденцию. По возвращении в Прагу Ганка стал библиотекарем Чешского музея в Праге, переименованного впоследствии в Национальный музей, где прослужил до конца своих дней. Похоронен он был с большими почестями.
Ганка интересовался народными песнями и сочинял подражания оным. Он был еще сравнительно молодым человеком, когда в 1817 году якобы открыл древнюю рукопись, содержащую шесть эпических, две лирo-эпические и шесть лирических песен, которые якобы следовало петь в сопровождении музыки. Она была названа Краледворской. Эта рукопись заполняла семь пергаментных двойных листов, исписанных каждый с двух сторон. Ганка утверждал, что нашел ее в сентябре 1817 года в келье церковной башни в восточнo-чешском городе Двур Кралове. Сочиненная им рукопись казалась весьма древней. Эксперты решили, что она относится как минимум к XV веку. Со временем они договорились до того, что самые старые части текста якобы были написаны в IX веке, а более новые — в XIII веке.
Годом позже последовала вторая сенсация: Зеленогорская рукопись. Обе были сочинены им вместе с друзьями Йосефом Линда и Венчеславом Свобода, причем первый выступал в роли соавтора, а второй — в качестве переводчика на немецкий. Эти «старинные» рукописи быстро приобрели известность как свидетельства давнего существования древнечешского эпоса. Приобрел международную известность и Ганка. Со временем он поднялся до хранителя Национального музея в Праге, в котором многие годы до того работал библиотекарем. На старости лет, начиная с 1848 года, он даже стал профессором славянских языков в Праге. Эту карьеру он сделал не без помощи названных выше своих фальшивок.
Главная задача этих подделок заключалась в удревлении чисто чешской истории и в ниспровержении господствовавшего варианта местной истории, воспринимавшегося младочешской интеллигенцией как немецкий и несправедливый по отношению к чешскому языку и народу, к его культуре. Первое разоблачение рукописей как подделок, написанное в 1824 году языковедом профессором Йозефом Добровским, у которого Ганка и его друзья учились старославянскому и русскому языкам, так прямо и объясняло всю акцию ненавистью ее авторов ко всему немецкому. Все это напоминает борьбу национальных исторических школ на Кавказе в XX веке, описанную в предыдущей главе.
