…Перегон, сумерки. Грозно ревет свистком тяжелый ФД, идя просекой перегона вдоль телеграфных проводов. С сердитым лязгом ворочается и бряцает на темно-красных колесах, словно оружие, его дышловой механизм. Тяжелый маршрут он тащит. Труба густо настилает над поездом серо-дымный воротник и с небом во всю силу отсечки разговаривает. Огненная буря в топке в полном разгаре — как на рисунках в паровозных учебниках, сделанных вдохновенными художниками тех лет. Машинист то и дело отрывается от окна и поглядывает на то, как его помощник, весь чумазый и насквозь промасленный, в берете и черных очках на резинке, похожий в яростно-оранжевом отсвете на сталевара, трудится с топкой. Тонну за тонной с пронзительным шипом валит в нее уголь стокером
[64]. Кочегар весь охвачен вихрем черной пыли на тендере, крушит крупные плиты угля кувалдой и швыряет осколки в лоток. Машинист глядит на манометр: почти 15 атмосфер — порядок. Сейчас начнется подход к станции — это машинист знает, не глядя в окно, без пересчета километровых столбов и пикетов, он может провести поезд из пункта А в пункт Б вслепую, как платоновский машинист Мальцев, на одном воображении, потому что знает дорогу наизусть, как путь к собственному дому. Лишь в правой кривой пути на нужном месте машинист вглядывается в окно вдоль долгой длины котла и пляшущих внизу дышел.
Вот он видит на широкой полосе отвода низко лежащий у полотна зеленый огонь и плоское ребро: это ему показывает предупредительный диск, что входной семафор, впускающий на станцию, открыт. Ночью ребра диска не видно, виден лишь его огонь, а пока сумерки, различишь и хитроумную конструкцию устройства, и долгий ряд проволоки, столбиков и роликов, тянущихся со стороны станции. Если бы семафор впереди был закрыт, машинист увидел бы желтое «солнышко» диска с черно-белой каймой по краям и желтый фонарь. Но машинист хотя и подает могучий длинный гудок и в придачу ему короткий рявк, подтверждая на 20 километров округи свою бдительность и бессонное состояние, однако не спешит набирать скорость. Наоборот, пока перепуганное эхо дважды повторяет его свисток далеко в лесу, наплывая тревожным пологом на глушь и тишь, машинист сквозь гром тяги кричит помощнику: «Прикрой пока стокер!» Черный углепад в топку немного слабеет, хотя сверкающие кусочки-осколки еще продолжают валиться на туго натянутые струи пара и лететь в пылающий слой — иначе мигом упадет давление пара в котле. Еще неизвестно, будет ли пропускать их станция напроход (еще говорят — ходом) или поставят на скрещение. Так что пар терять пока рано. Сейчас за последней елкой появятся огни семафора: ну что — есть диск или нет? Есть! Под самым небом и проявившимися звездами ясно и мирно светит зеленый огонь, виден силуэт поднятого крыла — а ниже на изящной мачте семафора светится еще желтый глаз и виден круг диска, точь-в-точь такое же «солнышко», которое только что проехали — «диск сквозного прохода». Если бы этого диска не было и на мачте горел внизу зеленый, это означало бы: открыт выход со станции, можно ехать «напроход». Но нет, не повезло им. «Закрывайся!» — кричит помощнику машинист и подает три мощных многозначительных свистка (то есть воспринял он известие об остановке, и станционные труженики могут быть за это спокойны), закрывает одним рывком регулятор и тянет реверс на ноль. Помощник мгновенными крутящими движениями, как фокусник, останавливает стокер и закачивает в котел воду, иначе после такой форсировки может и предохранительные клапаны избытком пара посрывать. Паровоз сразу затихает, перестает содрогаться от тяги, и внятный перестук колес только подчеркивает оглушительность наступившей тишины.
Стрелочник на посту, покуривая, невозмутимо держит прямо перед собой развернутый желтый флаг. Он с ним вроде как одно целое. Впереди на перроне возле домика вокзала видны красный фонарик дежурного и широкий силуэт красной фуражки. Паровоз, весь в беспокойных вздохах и сопениях, еще не отошедший от перегонной стихии, гулко и жутковато прокатывается мимо дежурного, обильно и звучно цедит паром из спускных трубок, бросает мохнатыми «порциями» (высказывание А. А. Васильева) свербяще пахнущий дым, крадется к закрытому семафору, посылающему красную точку на фоне темнеющего неба и зари, появившегося света луны и лежащего горизонтально крыла. Машинист, проезжая мимо вокзала и сверху кивнув дежурному, уже не голосит, не ревет, а негромко, гармонично и легонько, музыкально, как бы примиренно возглашает свистком, словно аккуратный вокалист, три глубоких мажорных созвучия. А дежурный в ответ кивает разок фонариком с едва заметным жестом сожаления: дескать, что ж поделаешь, пропустил бы я вас ходом, да не вышло — навстречу идут поезда. В нужный момент машинист поворачивает ручку тормоза — вслед за оглушительным шипением крана с лязгом сцепок, скрипом и воем встает состав. Кондуктор на хвосте разворачивает сигналы, главный с первого вагона кричит дежурному: «Надолго?!» Дежурный в ответ один раз показывает ему руки крест-накрест: это значит — скрещение с одним поездом
[65]. Машинист спускается с личным молоточком машину обстукивать-смотреть, помощник в топку глядит серьезно, изучает ее состояние, пока пламя стихло, — а навстречу такой же ФД, весь в паровых струях и тяжелом дыму, угольной пыли, забрызганный с дышел маслом, горбато и кособоко сбитый, словно недобрый трудовой мужик, со смотрящими фонарями и недвижным шлейфом пара над поездом идет на открытый семафор и торжествующе голосит сквозной проход. Когда встречный, напугав ужасным грохотом отсечки и долго стучащих колес состава, пройдет и рыдающе проревет на выходных стрелках, укрыв всю станцию паром, словно одеялом, дежурный откроет длинным рычагом семафор стоящему поезду — проволока пробежит от его рычага через всю станцию по особым роликам, крылышко быстро поднимется, и появится под ним зеленый огонь. Дежурный важно выйдет на перрон и с удовлетворением поднимет в сторону паровоза тот же фонарик с язычком керосиновой коптилки, напоминающий «летучую мышь», да только сигнал в нем переставит, покрутит колесико с цветными линзами — пододвинет к лампе зеленую, а не красную, — а это уже совсем иное значение сигнала. «Открыли!» — крикнет из будки помощник машинисту, который под вздохи воздушного насоса задумчиво оглядывает внизу, на земле, суровый глянец нагроможденных мускулов стали (он знает самочувствие своей машины, как живой; он заговорил бы с ней, а она, если знала бы речь, ответила ему). Помощник крутанет сифонный кран — и вот уже вновь паровоз горячо и страстно дышит во всю мощь ожившим жаром, звенит и плавится воздух над его трубой, нервно дрожит под топкой огненное сверкание на шпалах, до неба встает над станцией свежего пара сталактит… Кочегар устало и покорно подымется с «седушки», возьмет рукавички и опять, проваливаясь сапогами в угле, полезет, лязгая лопатой, на тендер, мрачный в слабеньком свете лампы, в своей совершенно твердой от изгари и сквозняков кепке, в грязной до непостижимости, но почему-то очень почтенно смотрящейся одежде…
