Сегюр объяснял историческую важность этой битвы для России в соответствии с представлениями Просвещения о распространении цивилизации в Восточной Европе: «Если бы Петр потерпел поражение, то эта пространная империя обратилась бы, возможно навсегда, к тьме и варварству». Эта битва «изменила судьбы Севера и Востока Европы»
[360]. Ненавязчивой фразой «Восток Европы» Сегюр дал Восточной Европе имя, завершив ее открытие XVIII веком. В 1731 году, даже следуя за Карлом XII на юг после поражения при Полтаве, Вольтер не мог порвать с традиционным представлением о России как «северной» стране. Сегюр, проехав в 1787 году до самого Крыма и вернувшись назад в Санкт-Петербург, не мог не заметить, что Россия более не лежала на «севере», не мог пройти мимо «Востока Европы», с его верблюдами и гаремами, то есть Восточной Европы. Во Франции вот-вот должна была начаться потрясшая мир политическая революция, а в Крыму и на Украине, в череде иллюзий и спектаклей, завершался важнейший культурный переворот, которому суждено было изменить карту Европы в глазах всемогущего наблюдателя. Западная Европа сосредоточила свое цивилизованное внимание на Европе Восточной, одновременно определив и самое себя.
Кода: «Атака легкой бригады»
В 1820-х годах лорд Байрон отправил своего эпического героя, Дон Жуана, в Россию XVIII века с тем, чтобы покорить там Екатерину. Самого Байрона приводила в восхищение поэтическая комичность русских имен, и он в шутку изумлялся устрашающим рифмам и ритмам, ожидавшим англоязычного поэта, который решил бы последовать за своей музой в Восточную Европу.
Но русские готовились к атаке.
Увы, богиня Слава! Как мне быть?
Достойны восхваления казаки,
Но как их имена произносить?
(Песнь VII, стих 14. Здесь и далее Байрон в пер. Татьяны Гнедич)
С откровенной иронией Байрон посвятил этот стих воинам «великого народа (в оригинале — «new and polished nation», «юная и цивилизованная нация». — Примеч. пер.) / Чьи имена не выговорить сроду». Если описание России как «цивилизованной нации» напоминало своей ироничностью вольтеровские фразы, то комичность непроизносимых имен ближе по духу к Моцарту и барону Мюнхгаузену:
На «ишкин», «ушкин», «ашкин», «ивский», «овский», —
Но мне годится только Разумовский.
Куракин, Мускин-Пушкин, Коклобской,
Коклотской, Шерематов и Хремахов —
Взгляните: что ни имя, то герой!
Ни перед чем не знающие страха,
Такие молодцы бросались в бой
На муфтиев и самого аллаха
И кожей правоверных мусульман
Свой полковой чинили барабан.
(Песнь VII, Стих 16, 15)
Комическое сочетание имен вроде «Мускин-Пушкин» с описанием полкового барабана, который чинят кожей поверженных врагов, досталось Байрону по наследству от эпохи Просвещения и типичных для этой эпохи представлений о Восточной Европе.
В 1850-х английские, французские и итальянские войска высадились в Крыму чтобы сразиться с русскими за участь Восточной Европы, которая зависела от поддержания баланса между Санкт-Петербургом и Константинополем. В 1786 году леди Крэйвен уверяла, что нарисованный ею имперский образ Крымского полуострова не был просто «поэтическим выражением»; в 1855 году лорд Теннисон создал поэтический монумент, увековечивший Крым как поле битвы между Западной Европой и Европой Восточной:
Метет от редута свинцовой метелью,
Редеет бригада под русской шрапнелью,
Но первый рассеян оплот:
Казаки, солдаты, покинув куртины,
Бегут, обратив к неприятелю спины, —
Они, а не эти шестьсот!..
Но вышли из левиафановой пасти
Шестьсот кавалеров возвышенной страсти —
Затем, чтоб остаться в веках.
Утихло сраженье, долина дымится,
Но слава героев вовек не затмится,
Вовек не рассеется в прах.
(Пер. Юрия Колкера)
«Поэтический образ» Теннисона, с его катящимися русскими, поставил Восточную Европу на причитающееся ей место в сознании Викторианской эпохи, но сам по себе Крым был хорошо знаком воображению западноевропейской публики. Начиная со времени знаменитого путешествия Екатерины И, полуостров был окружен аурой таинственности, пережившей XVIII век; в XIX и XX веках он стал ареной битв и дипломатических конфликтов.
В XX столетии Крым опять сыграл судьбоносную роль в истории Восточной Европы: именно в Ялту, в Крым, прибыли в 1945 году Рузвельт и Черчилль, чтобы встретиться со Сталиным и обсудить послевоенную расстановку сил. Именно в Крыму они боролись за будущее Польши, и их неспособность разрешить этот спор закончилась во время «холодной войны» разделом Европы, превратившим едва уловимые культурные различия XVIII века в грубые геополитические реалии. Позже, в том же 1945 году, Трумэн, Этгли и Сталин встретились в Потсдаме и вновь не смогли дипломатическими средствами избежать раздела Европы. Сам Потсдам тоже играл важную роль в открытии Восточной Европы XVIII веком, поскольку именно там, при дворе Фридриха, путешественники вроде Сегюра прощались с Европой и отбывали в Польшу. Потсдам был превосходным пунктом отправления, подобно тому как Крым был точкой конечного назначения для путешествующих по Восточной Европе. Вполне уместно, что и в XX столетии Потсдам и Ялта оказались неразрывно связанными с участью Восточной Европы. Покров иллюзии стал «железным занавесом»; оставить за ним Восточную Европу стало возможным лишь потому, что она давным-давно была нарисована в воображении Европы Западной, открыта, присвоена и отставлена ею в сторону.
Глава IV
Нанося Восточную Европу на карту: Политическая география и картография культуры
«Завершить европейскую географию»
В своей «Истории Карла XII» Вольтер описывает переговоры, состоявшиеся в 1707 году между двумя величайшими полководцами своего времени, королем Швеции и герцогом Мальборо. Сам Вольтер слышал об обстоятельствах этой встречи двадцать лет спустя в Англии от престарелой Сарры Черчилль, герцогини Мальборо; он сообщает, что герцог заметил у Карла «на столе карту Московии». Эта карта оказалась ключом к стратегическим замыслам Карла, и Джон Черчилль немедленно понял, что «истинное намерение короля Швеции и его единственная цель — вслед за королем Польши лишить престола и царя»
[361]. Карта на столе была символом земель, которые предстояло завоевать; более того, казалось, что карта сама как бы приглашает и поощряет завоевателя. Позже, пересекая на пути к полтавской катастрофе «неизведанные земли» Украины («эти затерянные земли»), Карл, как уверяет Вольтер, «сомневался в правильности выбранной дороги». Таким образом, и неудача его русского похода, и его изначальное решение отправиться в этот поход были отчасти обусловлены состоянием современной ему картографии.
