– Если ни пропуска, ни пакета – не пропустим, батя.
– Отчего же в святыню не пустите?
– С политикой у тебя, батя, худо. Теперь святыня – наша солдатская власть. На нее и молись.
– Или к господам захотел? – ощерился самый молодой. – Мы, когда твою святыню брали, немало их пулями накормили.
– Не шуткуй, – одернули его. – А ты, батя, иди кругом вдоль стены. Может, где и пропустят.
– Серчает, что его Кремль мы взяли, – услышал отец Иоанн смешки вдогонку.
«Пойдите вокруг Сиона и обойдите его; пересчитайте башни его. Обратите сердце ваше к укреплениям его, чтобы пересказать грядущему роду».
Беклемишевская башня стояла обезглавленная, и другие зияли свежими ранами.
На Красной площади – грязь, запахи, как на конюшне, множество солдат и матросов с ружьями.
Тут же толчется разношерстный московский люд, митингуя или слушая, что говорят другие.
* * *
– Вы взяли власть, – требует дама в шляпке, – вы теперь нас и защищайте!
– Нет у нас войск ваши квартиры охранять, – иронически улыбается в ответ командир в кожаной тужурке.
– А раз нет, зачем тогда власть брали?..
– Граждане, я вас прежде обманывал! Теперь заверяю вас: никакого Бога нет! – митингует, забравшись на грузовик, дьякон с красной тряпицей на шее. – Я никогда не верил в литургию! Но надо же было как-то кормиться…
– Если ты нас прежде обманывал, – хитро улыбается мужичонка, – кто ж тебе нынче поверит?
– Ну, и долго мы продержимся? – ведут мирную беседу у костра в центре Красной площади вооруженные рабочие.
– Ленин говорит: навсегда утвердились.
– Чего ты Лениным тычешь? Сам-то что думаешь?
– А зачем мне умничать.
– А я думаю, ничего у нас не выйдет.
– Это отчего же?
– Ну, рассуди: какой из меня или из тебя правитель? Нас и слушать-то никто не станет. Царь почему всех держал в узде? Ему, вишь ты, министры подсказывали. Недаром же они над учеными книгами штаны протерли. А мы, вишь ты, всех министров поганой метлой.
– А мне товарищ Ленин подскажет.
– Нет, товарища Ленина на всех не хватит.
Прожившийся купчик
– Эх, до чего нынче кутерьма дошла, – жалится один купчишка другому, – ничего не пойму.
– Понять труднехонько, – соглашается собеседник, – все вверх дном поставили. Зато, если угадать, в какую сторону повернется, миллионщиком можно стать. Нынче самое время для наживы.
– Это коли угадаешь. А если промашка? Всего капиталу лишишься. – И живота можно, не токмо капиталу.
– То-то и оно. Лучше выждать.
– Жди пожди, а другие обскачут. Золотишко-то скупают вовсю. И хлебушек дорожает.
– Зря надеются запугать нас царские рясники! – митингует солдатик, по виду из студентов. – Советская власть ни в Бога, ни в черта, ни в загробную жизнь не верит!..
– Мил человек, ты не зарекайся, – вступает в спор с оратором пожилой мастеровой. – Я вот смолоду тоже ни во что, кроме денег, не верил. А жизнь пообломала, теперь чуть светает, в церковь бегу.
– Это тебя царская жизнь обломала, – снисходительно улыбается солдатик. – Не бойся, наступает всеобщее счастье, и только буржуазия будет корячиться и бегать в церковь.
– Что ж это за зверь такой: всеобщее счастье?
– Это победа всемирной революции, когда не будет ни эллина, ни иудея – один рабочий класс.
– Да что ты, нехристь, про евреев талдычишь, ты по-людски ответь…
* * *
Отец Иоанн ужаснулся обилию суетных, грешных речей, звеневших со всех сторон здесь, рядом с великими христианскими святынями.
«Народ Мой! вожди твои вводят тебя в заблуждение и путь стезей твоих испортили».
Батюшка стал протискиваться поближе к кремлевской стене, на которой моталось длинное красное полотнище с надписью: «Жертвам, провозвестникам Всемирной Социальной Революции». Под полотнищем зияли огромные свежевырытые ямы.
– Зачем? – вслух удивился отец Иоанн, заглянув в глубину растревоженной земли.
– Хоронить будут, кого буржуазия поубивала, – пояснил молодой, задорно улыбающийся рабочий.
– Здесь?.. Не на кладбище? – оторопел отец Иоанн.
– Теперь, товарищ, все по-новому будет. Сегодня, как от пасхальной свечи, от душ павших затеплится яркий огонь мирового Евангелия – социализма. Вишь, наше районное знамя впереди полощется. А за ним революционный комитет в полном составе. Вот это похороны! И умереть не жалко.
Отец Иоанн увидел колонну, вползавшую на Красную площадь через Воскресенские ворота. Впереди, оседлав кобылу, возглавлял шествие рабочий с красной лентой через грудь. Но что это?.. На плечах рабочих и солдат гробы… красного цвета.
– И правильно, – стал объяснять все тот же словоохотливый молодой рабочий. – Они же на войне погибли, а военная планета Марс красным огоньком по ночам блестит.
– Но вы же православный! – укорил собеседника отец Иоанн.
– Был – да сплыл. Я теперь ни во что, кроме социализма, не верю.
Уже вся рогожская колонна втянулась в площадь и дружно запела, подойдя к ямам под кремлевской стеной:
Слезами залит мир безбрежный,
Вся наша жизнь – тяжелый труд.
Но час настанет неизбежный,
Неумолимо грозный суд.
– Товарищи! – ликовал кто-то из толпы. – Первый раз после похорон товарища Баумана пролетарии Москвы хоронят своих боевых друзей без гнусавого поповского пения! Отдадим последний долг жертвам мирового капитала!
Последним долгом оказалась популярная в среде социал-демократов песня:
Мы жертвою пали в борьбе роковой
Любви беззаветной народу.
Похороны большевиков в 1917 году у стен Московского Кремля
Гробы по дюжине опускали в каждую братскую могилу, и перед тем как завалить землей, над каждой произносили речь. В этот сумрачный день с легким морозцем говорили об одном – о святой ненависти. Отцу Иоанну подобное словосочетание было так же непонятно, как и «красный пролетарский покров» или «рабоче-крестьянские идеалы». Но воистину страшновато стало, когда подошла колонна Бутырского района. Над площадью поплыли черные гробы, которые несли одетые в черные рубахи анархисты. Один из них, встав у края черной пропасти, куда погрузили усопших, произнес прощальную речь; и от нее повеяло смертью не меньше, чем от черного знамени, древко которого он сжимал в своем кулачище.
