Годунов с минуту не спускал пристального взгляда со смущенного юноши, а потом медленно сказал:
– Хорошо надумал… Только рано – молод еще. Надо нам ездить на чужую сторону, поучиться у чужих людей надо. Руси великое строение не может идти старым руслом.
Дмитрий с благодарным волнением, а его отец с удивлением смотрели на Годунова.
– Не езди теперь, – продолжал Годунов. – Когда подрастешь и в разум войдешь, я сам попрошу князя отпустить тебя. А пока повремени.
Прощаясь, Годунов тихо сказал Мстиславскому:
– Завтра, князь, провожать послов возьми с собой и Митю… Да заглядывай с сыном ко мне. Голова у него молодая, хорошая.
Предсказание астролога
По повелению, отданному от имени царя Федора Ивановича, под непосредственным наблюдением Бориса Годунова в Москве были возведены две линии укреплений – каменный Белый город и деревянный Скородом.
В 1584 году начал работать Приказ каменных дел, который стал ведать всем каменным строительством в государстве. В его ведении находились строители: горододельцы – военные инженеры, каменных дел подмастерья – архитекторы, а также квалифицированные каменщики и плотники. Приказ контролировал производство строительных материалов – «кирпича ожиганного» и извести, ведал заготовкой камня. По указанию Приказа каменных дел в 1586–1593 годах были построены укрепления Белого города. Руководил строительством известный горододелец Федор Конь.
Ближний царев боярин Борис Федорович Годунов вот уже несколько дней все ходит задумавшись. Ни милостивые слова царя-шурина, ни ласка сестры-царицы – ничто не может развеять его думы…
Справит все государственные бумаги, снесет их для царского рукоприкладства к царю, прихлопнет их боярин Луп-Клешнин печатью, и снова Борис уйдет в свои думы. Должно быть, не легко ему от них! Наедине в своей опочивальне вздохнет не раз могущественный боярин, уставившийся куда-то взглядом, и молча думает думу потайную. Ни словечка из той думы не проронит! Велики и дерзки тайные мысли Бориса Федоровича.
– Что, боярин, свой взор туманишь: недуг, что ли, одолел тебя? – вкрадчиво спросил Годунова Луп-Клешнин, когда они вместе возвращались из царских покоев. – Кажись, все тебя радовать должно: враги твои исчезли по слову царскому, как вешний снег; нет больше Шуйского, с ним пропали и все его сторонники и близкие…
– Эх, не о том, боярин, я томлюсь, – ответил Борис, – не о том помышляю! Хочу только знать, сбудется ли задуманное мною!
По лицу дородного Клешнина проползла еле заметная улыбка.
– Мерекаю, боярин Борис Федорович, о чем скорбит душа твоя; ты хочешь знать, что с тобою будет? – почти шепотом произнес Луп. – Ой пособлю тебе, боярин, пособлю…
Годунов уставил на говорившего пристально свои проницательные глаза, точно желая прочитать, что таится в душе его пронырливого пособника.
Клешнин не сморгнул даже от его пристального взора и смело произнес:
– Коли, боярин, желаешь, сегодня ввечеру, попозже, приведу я к тебе фрязина Романа. Ты его знаешь. Еще покойный царь Иван Васильевич, когда фрязин из-за моря приехал, работу ему наказал – малевать новую пристройку к царским покоям. После кончины царя Ивана хотел было фрязин этот в свою страну ехать, да я про его искусное малевание царю Федору Ивановичу рассказал (он, кажись, тебе об этом говорил), – царь и оставил Романа для новых работ на Москве…
Борис внимательно слушал Луп-Клешнина.
– Что же дальше? – сдержанно спросил он.
– Так вот, не во гнев твоей милости сказать, искусен этот фрязин в волхвовании, по звездам каждому человеку его жизнь, как по книге, объяснит… Привести его, что ль, к тебе?
– Веди его! – последовал суровый ответ Годунова.
Клешнин низко поклонился ближнему цареву боярину, и они расстались.
Царь и ближний боярин. XVII век
Поздно вечером, когда ярко-красная заря потонула за кремлевскими стенами и в чистом зимнем небе зажглись яркими бриллиантами горящие звездочки, Борис Федорович, скрывая свое нетерпение и сгорая от любопытства, начал ожидать таинственного гостя.
Он нетерпеливо ходил по горнице, смотрел на циферблат затейливых курантов, помещавшихся в башне на слоне. Часы эти привезли ему аглицкие люди в подарок, когда явились упрашивать о льготах для аглицких торговых гостей, привозивших свои товары в Архангельск.
Целую массу диковинок заключало в себе устройство этих курантов. Сидящий на голове слона персиянин в полдень звонил в колокол, помещенный на повозке, припряженной к слону. Из башен появлялись через каждые три часа рыцари, вооруженные алебардами, выскакивала в шесть часов из башенки птичка… Одним словом, часы очень заинтересовали Годунова, и, облегчив льготы аглицким гостям, он был в восхищении от их подарка. Но сегодня он сердился и на эти куранты: ему казалось, что стрелки еле двигаются, между тем было всего шесть часов.
В обитую красным сукном дверцу постучали, Годунов вздрогнул и взволнованным голосом сказал:
– Кто там? Входи!
Первым в узком проходе показался Луп-Клешнин; за ним в горницу ступил мужчина средних лет, в заморской одежде, с таинственным инструментом в виде треугольника и еще каким-то предметом в руках.
Фрязин Роман (Ромуальд) с достоинством поклонился всесильному временщику и молча встал у стола.
– Наслышан я, Роман, что тебе, как книга, открыта человеческая судьба. Правда ли это? – спросил Годунов.
– Великий боярин, – ответил ему Роман, – завеса будущего тщательно закрыта от людского взора.
На лице Бориса показалось разочарование.
– Но временами звезды дают возможность узнать судьбу вопрошающего их человека, – продолжал Роман.
Годунов пристально посмотрел на говорившего.
– Ты не веришь мне, боярин? – точно уловив мысль Бориса, спросил его фрязин.
Пораженный Годунов молчал.
– Великий Гиппократ в давние еще века уверовал во влияние плеяд, Сириуса и Арктура, на здоровье человека… Нострадамус, недавно умерший, пошел дальше: он всю жизнь человека признавал зависящей вполне от созвездий.
– Довольно, я верю, – решительно сказал Борис. – Я верю тебе. Говори, что меня ожидает! Только помни, Роман, все, что ты мне здесь скажешь, все должно здесь умереть! Иначе сам умрешь!
Роман спокойно выслушал боярина, задумчиво провел рукою по своей подстриженной седеющей бородке и, подняв правую руку, с достоинством проговорил:
– Клянусь тебе в этом всем, чем ты хочешь, боярин!
