«Удельный князь»
Ни Рим, где слава дней еще жива,
Ни имена, чей самый звук услада,
Тень Мекки и Дамаска, и Багдада
Мне не поют заветные слова.
И мне в Париже ничего не надо.
Одно лишь слово нужно мне: «Москва!»
Константин Бальмонт
В последний день августа 1890 года Москва с утра направилась с поздравлениями к своему хозяину – генерал-губернатору князю Владимиру Андреевичу Долгорукову. Великий князь Сергей Александрович, собираясь в дорогу из своей усадьбы Ильинское в столицу, то ли с завистью, то ли с усмешкой заметил: «Еду поздравлять московского удельного князя». В храме Христа Спасителя после литургии митрополит московский Иоанникий обратился к князю Долгорукову со словом, в котором подчеркнул: «Явление довольно редкое, чтобы кто-либо прослужил двадцать пять лет в одном и том же месте и на одном поприще, а чтобы кто-либо прослужил четверть века на таком высоком посту, какой занимаете вы, явление исключительное и едва ли не беспримерное».
Около храма юбиляра приветствовал народ:
– Дай Бог здоровья тебе, ваше сиятельство!
– Ура-а-а!
– Батюшка ты у нас на Москве!
Вечером весь центр города светился огнями. Вспыхивали фейерверки. Ездить по Тверской запретили, и во всю ширину улицы гулял народ, оглашая воздух радостными криками у дома генерал-губернатора.
Владимир Андреевич Долгоруков (1810–1891)
За что же любили «удельного князя»? Отчего он был популярен среди и дворян, и купцов, и прочего люда?
Его род в прямом колене по мужской линии шел от Рюрика, равноапостольного князя Владимира и святого Михаила Черниговского. Среди предков Долгорукова насчитывалось семь бояр, пять окольничих, восемнадцать воевод, десятки генералов, президентов коллегий, министров, посланников при иностранных дворах, сенаторов и действительных тайных советников.
До назначения в Москву князь прошел долгий и нелегкий путь боевого офицера. По окончании в 1828 году школы гвардейских подпрапорщиков служил унтер-офицером в лейб-гвардии Конном полку. Участвовал в польской кампании 1831 года, экспедиции против горцев 1836 года, объездил с ревизиями почти всю Россию. В 1848 году назначен генерал-провиантмейстером.
Первопрестольная еще не забыла графа А. А. Закревского, за время одиннадцатилетнего губернаторства которого, как шутили москвичи, святая Москва была произведена в великомученицы.
Котильон. Иллюстрация из танцевального руководства XIX века
Московской знати полюбились долгоруковские балы с разливанным морем шампанского, оркестром Рябова и живыми цветами из Ниццы. Матери гордились, когда могли вывезти сюда дочерей. Несмотря на преклонные годы, князь лично встречал и провожал всех гостей, а его адъютантам и чиновникам особых поручений было вменено в обязанность наблюдать, чтобы барышни во время танцев не оставались без кавалеров.
Каждый имел доступ к генерал-губернатору. Его приемная всегда была полна людьми. Личной беседы с хозяином Москвы удостаивались и генералы, и купцы, и разночинцы. Князь утешал, ободрял, помогал чем мог. Не было часа, когда в случае надобности он отказался бы принять просителя.
Долгоруков не жалел своих денег: щедрой рукой жертвовал в пользу нуждающихся студентов, бедных артистов, на богадельни, приюты и храмы. Состоял председателем или попечителем в десятках благотворительных обществ.
Даже в восьмидесятилетнем возрасте он был бодр и элегантен, затянут в мундир с эполетами, с орденами во всю грудь, зачесанными кверху височками и нафабренными усами. Князь всегда с достоинством держал себя перед «сильными мира сего», никогда не раболепствуя перед ними. Житейская образованность в нем сочеталась с воспитанностью и военной дисциплиной. Он был вельможей с головы до ног в самом лучшем смысле этого слова. «Вот это барин!» – нередко восклицали москвичи.
Имея многочисленные связи при высочайшем дворе, он слыл заступником Москвы перед правительством, был ее голосом. Император Александр II благоволил к Долгорукову и утверждал все ордена и медали, испрашиваемые им для москвичей. Эти награды способствовали созданию множества благотворительных обществ, существовавших долгие годы и после того как награжденные учредители почили вечным сном.
Для князя не существовало мелких, второстепенных дел, от которых можно отмахнуться. Если дело попадало ему в руки, значит, заслуживало его внимания: будь то строительство церкви, политический вопрос в городской Думе или драка в трактире.
Он с первых дней службы на генерал-губернаторском посту понял Москву с ее патриархальными обычаями и особенностями, они пришлись ему по душе. Особенно князь оберегал семейный уклад московских обывателей и порою, как средневековый удельный правитель, чинил расправы над провинившимися по своему разумению, невзирая на закон. Бывало, узнает, где в семье назревает скандал, и тотчас вызывает к себе взбунтовавшегося мужа.
– Что это у вас там? Безобразия? Я этого не допущу!
– Помилуйте, ваше сиятельство, сил никаких нет, извела меня, проклятая.
– А вы, дружок, будьте благоразумнее. Что поделаешь, насильно мил не будешь.
– Срамит меня, ваше сиятельство. Каждый день по улице с любовником расхаживает.
– А вы бы взяли и посекли ее слегка, с глазу на глаз, без свидетелей. А то ведь на весь город кричите, убить ее обещаете.
– Да ее только и осталось что убить!
– В таком случае, любезный, я вам скажу: или прекратите тотчас свои бесчинства, или в двадцать четыре часа вон из Москвы!
Ревнивому мужу ничего не оставалось как только мириться с женой.
В харчевне
Барин с чисто русской душой нараспашку и чисто русским хлебосольством, князь Долгоруков управлял Москвой как своей вотчиной. И оказалось, что в эти сложные годы коренного преобразования России он пришелся к месту, сглаживая острые углы недовольства реформами.
Вид храма Христа Спасителя из Замоскворечья.
