РОВС казался Миллеру твердым монолитом, сплоченным Белой идеей. В интервью лондонской газеты «Морнинг Пост», едва возглавив крупнейшую организацию русского зарубежья, он сказал: «Эмигранты убеждены, что рано или поздно русский народ сам свергнет советскую власть, а их задача — содействовать контрреволюционному движению, нарастающему в стране».
Но в то время Русский общевоинский союз стал подтачиваться многочисленными интригами. Генералы неутомимо спорили, что делать дальше. От Миллера ждали продолжения активной борьбы с большевиками и ставили в пример Кутепова. Но, во-первых, в секретную деятельность генерала Евгений Карлович посвящен не был, а во-вторых, почти все боевики погибли во время вылазок в СССР. Поэтому Миллер прежде всего думал о трудоустройстве офицеров и солдат русской армии, оказавшихся в эмиграции.
Положение многих из них было действительно плачевным. В большинстве стран белые воины считались беженцами, их неохотно принимали на работу, платили всегда меньше и при малейшем проявлении недовольства увольняли. Один из офицеров вспоминал позднее: «За исключением 5 часов, уделяемых сну, генерал Миллер был остальное время в делах. Эта самоотверженная работа стяжала ему заслуженную популярность. Он подкупал не пышными речами и игрой на популярность, а своей неустанной заботливостью об улучшении быта и материальных нужд, что больше всего ценит наш народ».
Да и сам Евгений Карлович едва сводил концы с концами. Один из чинов Русского общевоинского союза вспоминал спустя несколько лет: «Сумрачное утро, струившееся в окно, как-то особенно подчеркивало бедность квартиры и всю ее беженскую скромность, не отвечавшую высокому положению ее хозяина. Да и сам хозяин был одет очень скромно, на его брюках можно было обнаружить следы тщательной штопки».
Но были и в русской эмиграции те, кто ненавидел председателя РОВС. Как правило, это те, кто всю русскую смуту провел в спокойном Париже. Им доставляло особое удовольствие цитировать эсера Бориса Соколова, который еще в 24 апреля 1920 года писал во французской газете «Информасьон»: «Я был свидетелем последнего периода существования правительства Северной области, а также его падения и бегства генерала Миллера со своим штабом. Я мог наблюдать разные русские правительства, но никогда раньше не видел таких чудовищных и неслыханных деяний. Поскольку правительство Миллера опиралось исключительно на правые элементы, оно постоянно прибегало к жестокостям и систематическому террору, чтобы удержаться наверху. Смертные казни производились сотнями, часто без всякого судопроизводства.
Миллер основал каторжную тюрьму на Иокангском полуострове на Белом море. Я посетил эту тюрьму и могу удостоверить, что таких ужасов не было видно даже в царское время. В бараках на несколько сот человек размещалось свыше тысячи заключенных. По приказанию Миллера начальник тюрьмы Судаков жестоко порол арестованных, отказывавшихся идти на каторжные работы. Ежедневно умирали десятки людей, которых кидали в общую могилу и кое-как засыпали землей.
В середине февраля 1920 года, за несколько дней до своего бегства, генерал Миллер посетил фронт и заявил офицерам, что не оставит их. Он дал слово офицера позаботиться об их семьях. Но это не помешало ему закончить приготовления к бегству. 18 февраля он отдал приказ об эвакуации Архангельска 19 февраля к двум часам дня. Сам он и его штаб в ночь на 19 февраля тайно разместились на яхте „Ярославна“ и ледоколе „Козьма Минин“. Генерал Миллер захватил с собой всю государственную казну, около 400 000 фунтов стерлингов (10 миллионов рублей золотом), которые принадлежали Северной области.
Утром 19 февраля население узнало об измене и бегстве генерала Миллера. Много народу собралось возле места якорной стоянки „Козьмы Минина“, в том числе солдаты и офицеры, которых Миллер обманул. Началась перестрелка. С кораблей стреляли из орудий. Было много убитых. Вскоре „Козьма Минин“ ушел из Архангельска. Измена Миллера произвела чудовищное впечатление на офицеров на фронте. Некоторое время они не знали о бегстве штаба и продолжали защищаться. Узнав об измене своих начальников, многие из них покончили самоубийством, а другие перешли на сторону большевиков».
Примерно так же оценивали генерала Миллера в Советском Союзе. Заместитель наркомвоенмора Каменев в докладе правительству 10 марта 1931 года отмечал: «Если дальше посмотреть, как аттестуется он своими соратниками, то мы видим два резко делящихся лагеря. Одни, бежавшие вместе о ним, характеризуют его как „отца родного“, как „талантливого полководца“. Но брошенные на произвол судьбы белогвардейцы характеризуют Миллера, как предателя, как абсолютно бесталанного чиновника, не любящего и боящегося фронта. Несмотря на всю противоречивость приведенных аттестаций, нам теперь представляется полная возможность установить правильную оценку этой „знаменитой личности“. Его отеческие настроения хорошо определяются Иокангской каторгой и многочисленными расстрелами лиц, только подозреваемых в сочувствии большевикам. Кроме того, бегство его достаточно говорит о нем.
Относительно его боевой доблести и талантов полководца мы должны сказать, что это было бесцветное командование. По призванию самих англичан северный фронт держался главным образом ими, и те части, которые сформировал Миллер при помощи англичан, были абсолютно небоеспособными. После ухода англичан, которые ушли под давлением рабочей партии в Англии, Миллер продержался только 4 месяца, после чего фронт был нами разгромлен. Во всяком случае, это — махровый контрреволюционер, несомненно большой интриган, несомненно утонченный палач и совершенно бездарная личность.
Как он попал в командную тележку? Надо думать, что благодаря верноподданническим настроениям к французскому генеральному штабу, хотя раньше он был предан английскому. Роль, которую взял на себя Миллер, неопровержимо доказывает его врожденную склонность к предательству, продажности и садической жестокости».
* * *
Прежде, чем переходить к драматичным событиям в русском зарубежье в 30-х годах и роли в них Николая Владимировича Скоблина, осталось нанести на холст два последних штриха: ситуацию в эмиграции и ход борьбы ОГПУ против РОВС.
Сегодня, когда разговор заходит о белогвардейцах, все обычно представляют себе офицера в расстегнутом кителе с золотыми погонами, пьющего водку в парижском ресторане, с ностальгией, сквозь слезы, поющего «Боже, царя храни». Это в корне неверно, хотя истоки такого образного восприятия легко проследить. Именно такими ИХ и демонстрировали НАМ. Те, кто постарше, наверняка вспомнят нашумевшее в свое время стихотворение Роберта Рождественского:
Малая церковка. Свечи оплывшие.
Камень дождями изрыт добела.
Здесь похоронены бывшие. Бывшие.
Кладбище Сан-Женевьев-де-Буа.
Здесь похоронены сны и молитвы.
Слезы и доблесть.
«Прощай!» и «Ура!».
Штабс-капитаны и гардемарины.
Хваты полковники и юнкера.
Белая гвардия, белая стая.
Белое воинство, белая кость…
Влажные плиты травой порастают.
Русские буквы. Французский погост…
Я прикасаюсь ладонью к истории.
Я прохожу по Гражданской войне…
Как же хотелось им в Первопрестольную
Въехать однажды на белом коне!..
Не было славы. Не стало и Родины.
Сердца не стало.
А память — была…
Ваши сиятельства, их благородия —
Вместе на Сан-Женевьев-де-Буа.
Плотно лежат они, вдоволь познавши
Муки свои и дороги свои.
Все-таки — русские. Вроде бы — наши.
Только не наши скорей,
А ничьи…
Так вот, ничьими они себя точно не считали. Никогда у них и мысли такой не было, что попрощались они с Родиной навсегда. Каждую минуту они жили с надеждой на скорое возвращение. Вот только надежды все они с разным связывали. Каких только течений не было в эмиграции. От социалистов и анархистов до Союза крошек-фашисток. И все предлагали, как побыстрее спасти Родину. Кто-то считал, что Россию освободит только монарх из интеллигенции, без случайного смешения крови. Кто-то был убежден, что надо всем признать единственно верным методом борьбы с большевизмом «марш на Рим» Бенито Муссолини. Кому-то требовался крестьянский парламент, а кому-то — Советы и царь. Особняком держался лишь Русский общевоинский союз.
