Вследствие того, что Борис и Кузьмин стояли к нам спиной, установить, передавалось что-то во время встречи или нет, не удалось. Встреча продолжалась не менее 2 минут. Расстались они в 9 часов 41 минуту. Борис пошел вниз по Дондукову по правой стороне, Кузьмин перешел к рекламе кино, остановился на мгновение и пошел дальше по левой стороне. В пролете по Торговой улице он два раза пересек улицу, вероятно, для проверки, поднялся по мосту, задержался на секунду у магазина, пересек Московскую улицу около военного музея и вошел в калитку полпредства, открыв ее своим ключом».
Фосс принял решение о ликвидации братьев Солоневичей. Была сформирована группа из трех боевиков «Внутренней линии» (Александров, Марков, Тренько), которая начала готовить убийство Бориса. В начале октября, вооружившись револьверами, они отправились домой к Солоневичам. Однако за несколько дней до этого в том районе произошел вооруженный грабеж. И боевики нарвались на полицейский патруль. Их задержали, и на допросе выяснилось, что Марков — негласный сотрудник политического управления полиции, в котором работал Браунер. После продолжительного допроса их освободили.
Абрамов был в бешенстве и выговаривал Фоссу за глупую инициативу, которая может привести к закрытию РОВС в Болгарии. Но Клавдий Александрович не сдавался. Вместе с Браунером они взялись разрабатывать новый план. Один из предложенных вариантов был поистине чудовищным: похитить Солоневичей и сжечь их в топке специальной печи, которая находилась в подвале Управления полиции. Именно в ней сжигали тела коммунистов, убитых во время подавления восстания в сентябре 1923 года.
* * *
Декабрь 1935 года ознаменовался тем, что Миллер издал собственные указания чинам «Внутренней линии», хотя до этого в письме Абрамову восклицал: «Куда же дальше идти по линии создания государства в государстве?» Контрразведке предписывалось вести наблюдение за большевистской агентурой, не допуская ее проникновения в среду РОВСа. Кроме этого — наблюдать за враждебными организациями. Перед этим Евгений Карлович даже обратился за дополнительными разъяснениями к Абрамову: «У меня возник целый ряд вопросов и кроме Вас мне не к кому обратиться, чтобы вывести меня из этого тумана, которым я чувствую себя окутанным вследствие умышленно в свое время утаенной от меня всей этой организации, в которую привлекались почти исключительно члены РОВС».
Не получив, по его мнению, исчерпывающего ответа, он вызвал Скоблина и в очередной раз потребовал объяснить ему, чем занимается контрразведка. Николай Владимирович положил на стол председателю Русского общевоинского союза список из 26 фамилий, которые ничего не говорили Миллеру. Однако в письме Фоссу Николай Владимирович писал: «Миллер проявляет большое неудовольствие „Внутренней линией“. Каждый рапорт, присылаемый из Болгарии, тщательно изучается Кусонским, который затем докладывает Миллеру. Так было и со злосчастной информацией от 20 декабря, которая вызвала следующую резолюцию: „Я не имею ничего против возвращения Закржевского, но хочу предупредить вас, что вопрос существования Внутренней линии подвергнется самому решительному пересмотру и реорганизации мною. И потому пусть Закржевский не рассчитывает получать какие бы то ни было суммы, ибо вполне возможно, что само существование Внутренней линии будет прекращено“. Я думаю, что это будет — упразднение Внутренней линии».
Миллер на время успокоился. Но тут ему пришлось начать выяснять отношения с Туркулом, который рвал и метал, что ему, боевому генералу, никак не могут поручить нормального дела. Своими жалобами он изводил всех. Доходило до того, что люди старались не попадаться ему на глаза. В одном из писем некоему Михаилу Михайловичу он отмечал: «Некоторое время тому назад Скоблин, Пешня и я часто встречались и разговаривали о занимавшем нас вопросе. Мы не знали, как и когда развернутся события. Мы могли лишь предвидеть их, и, ожидая их, нам было необходимо быть готовыми, едиными. Наше главное руководство должно было перейти к генералу Абрамову, человеку родному по духу и спаянному с нами кровью».
* * *
Постоянно появляющиеся сообщения о небывалой активности Туркула, о его желании свергнуть нынешнее руководство РОВС и взять власть в свои руки начинали действовать на нервы руководству РОВС. Чересчур активного дроздовского командира становилось все труднее и труднее контролировать. А тут еще по каналам контрразведки прошла информация, что Туркул собрал своих самых доверенных однополчан, чтобы сформировать боевой отряд для вооруженной борьбы против большевиков. Других подробностей не сообщалось, кроме слуха, что якобы на эти цели он где-то раздобыл 200 тысяч франков и завербовал четырех македонцев.
Предстояло решить, насколько эта информация соответствует действительности. Все знали привычку Туркула выдавать желаемое за действительное, но чем черт не шутит? Может, он действительно нашел сумасшедшего, который взялся финансировать авантюру? Ведь в тот самый момент как раз пришло очередное донесение Фосса, что еще немного, и для активизации борьбы против СССР все будет готово. Неслучайно Шатилов писал фон Лампе: «Для Вашего сведения сообщаю, что наша активная работа в России за последнее время сделала большой успех. Нам открываются большие возможности. К сожалению, недостаток средств не позволяет развить нашу деятельность в нужном размере. Однако лицо, хорошо осведомленное с результатами работы непосредственно, заявляет, что мы могли бы перейти теперь прямо к работе по свержению власти в России».
Скоблин, побывавший недавно на полковом празднике дроздовцев, сразу заявил: все это чепуха, никаких программных заявлений Туркул не произносил. Да и не умеет он. Каждый доброволец знает, что Антон Васильевич двух слов связать не может. В принципе мнению главного корниловца можно было смело доверять. Весь русский Париж знал, что когда Туркул приезжал во Францию, он останавливался у Скоблина. Больше того, без него не делал ни шагу. Они даже к Миллеру ездили вдвоем. Острословы называли их двумя Аяксами. Однако стоило еще раз все проверить. Скоблин сразу же написал письмо Туркулу. Ответ не заставил себя ждать.
«Дорогой Николай Владимирович!
Вообще ничего не знаю о новой организации активной работы. Никто и ничего о ней нам в Болгарию не сообщает. Когда я говорил в Париже об активной работе, я ни одной минуты не желал становиться во главе новой организации. Я считал и считаю, что активная работа должна быть основой существования нашего союза здесь, за рубежом…
Активная работа — вот душа и сердце нашего союза. Прекратив работу, союз будет подобен живому трупу. Ни курсами, ни школами его оживить нельзя.
Ты пишешь, что активная работа должна быть передана нам. Принципиально я согласен, но считаю, что если нас не хотят, то не следует поднимать из-за этого шума. Нам важно, чтобы работа была, и работа большая и видная, важно, чтобы глава организации был смел и решителен. Опытов в этой области достаточно.
Неуспех новой организации будет большим скандалом. Мне кажется, что тебе выдвигать нас в штабе не совсем удобно. Если хотят нас видеть во главе, то пускай нас выдвигают другие. Если же придется работать, я уверен, что мы не осрамим нашего оружия и сделаем все возможное для скорейшего низвержения власти товарищей в СССР».
