Справедливости ради стоит сказать, что Скоблин стал жертвой не только необдуманных поступков собственной жены, но и негласного противостояния Врангеля с Кутеповым. Ведь Александр Павлович был сторонником активной борьбы с советами, для чего и создал Боевую террористическую организацию, которая, правда к РОВС не имела никакого отношения. Петру Николаевичу оставалось лишь грустно наблюдать за этим. А Скоблин, обидевшись на всех, уехал во Францию, налаживать свой быт.
* * *
Николай Владимирович относился к той категории людей, которым тяжело найти себя в обычной жизни. Боевой офицер, привыкший водить полк в «психическую» атаку, никак не мог привыкнуть к новым реалиям. Мало того, что Белая армия была вынуждена покинуть Родину, и надежд на возобновление борьбы уже не было, так еще и все эти князи, графы и камергеры с презрением относились к нему. Нет, дело тут не в личных качествах Скоблина. Но для всех он был, прежде всего, командиром Корниловского ударного полка. А всех его чинов считали убежденными республиканцами, которые сделали все, чтобы развалить Российскую империю. Хотя по этому поводу существует безукоризненное свидетельство самого Лавра Георгиевича:
«Февраля 24-го дня 1917 г. № 13100
Его Преосвященству Сильвестру Епископу Омскому и Павлодарскому
Преосвященнейший Владыко!
Письмом от 2-го минувшего декабря недавно мною полученным, Ваше Преосвященство изволили сообщить мне текст телеграммы, полученной Вами от моих земляков, казаков Каркаралинской станицы, и уведомить меня о высылке мне в благословение от Вас образа Матери Божией и Святого Иоанна Тобольского и нательного креста в благословение от родной мне Каркаралинской станицы.
Глубоко тронутый вниманием Вашего Преосвященства и доброю памятью обо мне моих земляков, я с сердечной признательностью и чувством глубокого благоговения приму высылаемые мне молитвенные знаки, с твердою верою, что являемая в них сила Господня, сохранившая меня в стольких боях и выведшая меня среди великих опасностей из тяжелого плена, сохранит меня целым и невредимым в предстоящих боях и даст мне новый запас сил для служения Царю и Родине.
Препровождая в дополнение к сему переводом по почте 200 рублей, я покорнейше прошу Ваше Преосвященство не отказать выслать в благословение от Вас образ по Вашему выбору Каркаралинскому высшему начальному училищу, бывшей приходской школе, где я начал учение, а остальные деньги обратить на дела благотворения по Вашему усмотрению.
Поручая себя молитвам Вашим, прошу Ваше Преосвященство принять уверение в моем глубоком почтении и таковой же преданности.
Ваш покорный слуга Л. Корнилов».
(Обратите внимание на дату письма. Вот так готовился, с точки зрения адептов конспирологических теорий, масонский генерал Корнилов к заговору против «Царя и Родины» в дни, когда уже вовсю начались «беспорядки». — А.Г.).
Доходило до того, что «великолепные реки самой благородной крови» не подавали Скоблину руки, называя его правой рукой Корнилова, того самого человека, который арестовал императрицу. Генерал сначала робко возражал, говоря, что Корнилов был убежденным монархистом, а потом вовсе махнул на это рукой. Не пристало оправдываться, когда его жене пишет восторженное письмо сам Рахманинов: «Дорогая Надежда Васильевна. Мне хочется Вам высказать мое искреннее душевное восхищение вашим исполнением „Беляницы, румяницы вы мои“. Оно глубоко проникнуто духом русской народной песни центральной России и Поволжья. Его русский характер выражен очень ярко. Оно русское, и никакое больше. Нахожу эту песнь такой оригинальной, а исполнение таким хорошим, что специально написал к ней аккомпанемент и попросил компанию „Виктор“ сделать пластинку этой песни. Я согласился аккомпанировать Вам для пластинки, хотя очень устал от концертов, всякое лишнее движение рук меня утомляет. Мой душевный привет Вам».
Да и кровь, пролитая Скоблиным за Родину, была лучшим подтверждением верности им присяге и долгу. Он прекрасно понимал, что с наскока Париж не захватить, ведь, как совершенно справедливо заметил полковник Левитов, «Париж — мировой город, кого только в нем нет, и потому жизнь там бьет ключом, все покупается и продается оптом и в розницу, кумиром являлся его величество франк».
Прежде всего, на гонорары от концертов Плевицкой был куплен участок земли во французском департаменте Вар. Вызвав из Болгарии своего закадычного друга, командира 1-го Корниловского ударного полка полковника Карпа Гордеенко, Скоблин снял ферму.
Однако он не был морально подготовлен к сельскому хозяйству. Блестящая певица Плевицкая, хотя и сама вышла из крестьянской семьи, считала ниже своего достоинства пасти на досуге коров или кормить кур. Все тяжесть работ взвалили на Гордеенко, который был еще меньше готов к этому. Вот если бы ему поручили взять позиции большевиков — результат был бы другой. А так полковник изнывал от усталости и еще больше от тоски по настоящему делу.
Гордеенко, выражаясь языком Алексея Толстого, был «отчетливый рубака» и умел произвести неизгладимое впечатление на людей. Известный журналист Раковский запомнил его на всю жизнь: «Потоки площадной брани, расправы плетьми, сбрасывание с борта всех, кто не корниловец, — вот атмосфера, в которой происходила погрузка Корниловской дивизии. Недопустимей всех вел себя командир 1-го полка полковник Гордеенко, сбросивший в море трех офицеров и одного лично ударивший прикладом по голове». (Но это взгляд человека, который вернулся в СССР. Поэтому вполне логично больше доверять безукоризненному свидетельству полковника Левитова: «Его знание строевого дела, родная корниловскому сердцу лихость и простота в обращении создали ему прочное положение на почетном месте служения нашей Родине».)
Нет ничего удивительного, что его терпение быстро лопнуло. Он все чаще стал выговаривать Скоблину, что не может работать один за всех. Кончилось все скандалом. Гордеенко предпочел покинуть ферму. На его место был немедленно рекрутирован старший брат Скоблина Феодосий и один из офицеров Корниловского полка. Но дела новоявленных фермеров лучше от этого не пошли. Со временем Скоблин с огромным облегчением продал эту землю, предпочтя жить рядом с Парижем, не утруждая себя думами об урожае. Благо, было о чем размышлять. Корниловец Моисеев написал спустя годы: «Припоминаю последнюю встречу со Скоблиным в эмиграции: это было в Польше, в городе Гродно, куда Скоблин приехал с Плевицкой дать концерт. Вместо бравого Скоблина, подтянутого, в военной форме, я встретил Скоблина в штатском костюме. Встреча была неожиданной для него, и она что-то пробудила в нем: он что-то порывался сказать, держал обеими руками мою руку, смотрел пытливо в мои глаза, но долго ничего не говорил. Наконец сказал, как старому другу, что он плывет по неизвестному для него течению. Куда судьба вынесет — он не знает, хорошего ничего не ожидает. „В нашей борьбе нас победили, — проговорил он, — но в этом вина не наша, т. е. молодежи, а тех, кто был у власти, исключая генерала Врангеля, да безвременно погибшего генерала Корнилова. Со смертью я не раз играл — Бог хранил. Посмотрим, чем теперь все кончится, но того Скоблина, которого ты знал в 1-м и 2-м Корниловских походах — уже нет. Храни тебя Господь!“ — Крепко пожали руки, поцеловались, и он быстрыми шагами ушел к извозчику. Это была последняя моя встреча с очень большим боевым офицером и Старой Русской, и Белой Армии, в числе первых пришедшим спасать Россию».
