Здесь охраны не было – некого сторожить.
– Сена подтащи, – показал десятник на стожок лошадиного корма, а сам щелкнул огнивом.
Зажегся малый огонек. Слегка разгорелся. Потом пуще. Еще пуще. Красный язык пополз вверх по деревянному ребру, а Пров уже поджигал с другого бока.
Ката бегала к стогу и обратно, подносила сено.
– Хватит! Прячемся!
Прошла еще минута, прежде чем пирующие заметили разгорающееся пламя.
– Караул!!! – завопил тот же голос, что кричал здравицы. – Галера горит! Ребята, туши! Голов нам не сносить!
И зашумели, сорвались, затопали, побежали гурьбой.
– Ай красно! Ай ладно! – залюбовался делом своих рук Пров. – Всю бы ихнюю казенную справу пожечь, вместе с царем и енаралами.
Но Ката уже неслась к «яме», на краю которой не осталось ни одного солдата.
Свесилась, крикнула в кромешную тьму:
– Дедушка! Дедушка! Ты здесь? Это я, Ката!
Стало вдруг очень страшно. Раньше не дозволяла себе думать – а что, если он не сдюжил «ямы» и помер? Пров говорил, что «ямные» дохнут быстрее всех прочих, мало кто выдерживает больше месяца, а тут почти три прошло.
– Дедушка! Ты где? – и слезно задрожал голос.
– Путнику разрешается плакать только от умиления пред красотой мирозданья, – донеслось снизу. – Этому я тебя еще не учил, но запомни.
Подоспевший Пров кинул в черноту пук горящего сена.
Стало видно, что под отвесным земляным спуском кучей стоят люди. На повернутых кверху лицах одинаковыми огоньками светились глаза. Лица были по большей части скуластые.
– Да тут глыбоко, сажени три, – пробормотал десятник. – Где-нито должна быть лестня…
– Живой, живой… – всхлипывала Ката. Мироздание в этот миг казалось ей очень красивым, так что не грех было и поплакать.
– Ты не бойся, книга цела, – сказал Симпей. – Не размокла. Я ее просмоленной тряпицей обернул. У нас тут смолы много.
А Ката про заветную книгу за всё это время ни разу и не вспомнила. Только за деда и боялась.
Вернулся Пров, стал спускать приставную лестницу.
– Лезь живее, дед! В лесу наговоритеся!
– Это Пров! – объяснила Ката. – Он хороший. Которые воли хотят – тех в лес ведет.
Симпей поклонился незнакомому человеку, но сразу подниматься не стал. Повернулся к остальным, поклонился тоже и им, заговорил на непонятном языке.
– Ты и татарский знаешь? – поразилась Ката.
Татаре зашевелились, заговорили промеж собой, а Симпей ответил ученице:
– Выучил, за столько-то времени. Я спросил, кто хочет в лес.
По тому, какая очередь выстроилась к лестнице, было ясно, что воли здесь хотят все. Татаре не пихались, не дрались, и первым снизу поднялся дедушка.
Солдатам было не до «ямы», в эту сторону никто не глядел, да и не видно им было бы, из светлого в темное. Галера пылала огромным костром. Вокруг нее метались тени.
Симпей с удовольствием посмотрел в ту сторону, покивал сам себе головой.
– Господина прапорщика повесят. Солдат выдерут и посадят вместо нас в «яму». Этому радоваться нехорошо, но очень приятно.
Пров скреб затылок, глядя на выныривающих из темноты татар. Их становилось все больше и больше.
– Это чего я, буду татарский атаман? Помогай, дед. Они тебя слушаются. Будешь при мне есаулом. Скажи, чтоб не галдели. Чтоб лезли быстрей.
Учитель перевел, но потом с поклоном сказал:
– Благодарю тебя, достойный акунин, но я не могу быть твоим помощником. Мы с Катой уходим. У тебя свой Путь, а у нас свой.
Произнесено это было так окончательно, что Пров, сам человек твердый, уговаривать не стал.
– Ну, свой так свой. Не поминай лихом, парень… Или девка, все одно.
И отвернулся – ему нужно было наводить порядок в своем уже немалом войске.
– Эй, нехристи! По-русски кто понимает? Айда ружья разбирать! – Он показал на составленное в козлы оружие. – Кто хочет со стражей поквитаться?
Татаре зашумели. Желающих было много.
– Пойдем, – сказал Симпей. – Предоставим этих добрых и недобрых людей их карме, а нам пора учиться дальше. На чем мы остановились?
Ступень седьмая
Шлиссельбург
За время разлуки девочка стала еще тоньше. Похожа на ироха-момидзи, с которого зимой облетела листва, подумал Симпэй. Но такая же цепко ухватившаяся за землю. Тайфуну придется сильно постараться, чтобы это деревце переломить.
Сам он, должно быть, выглядел не менее потрепанным, потому что ученица смотрела на него с жалостью.
– Дедушка, тебя сильно мучили? – спросила она.
Они выбрались из лагеря на пустой, темный берег. Озеро было рядом, но невидимое – лишь изредка вспенивались белые барашки.
– Нет, – ответил Симпэй, блаженно подставляя лицо свежему ветру, по которому сильно соскучился. – Жизнь в мокрой «яме» мне понравилась. Она была нелегка и очень полезна, а значит хороша вдвойне. Никогда прежде я не оказывался в месте, где так явственно ощутима двоичность мироздания – противоположность земного предела и небесной беспредельности. Ведь мне из этой дыры не было видно ничего кроме неба. Вот я все время на него и смотрел. Днем на облака, ночью на звезды. Мне открылось многое, чего я раньше не понимал. Я благодарен карме за этот извив Пути. Надеюсь, ты тоже не скучала?
– Нет, – поежилась Ката-тян. – Я не скучала.
– Хватило ли тебе времени усвоить шестой урок – благо отрешения от земных удовольствий?
– Вот так хватило. – Она провела ребром ладони по горлу.
– Хорошо. Значит, мы можем приступить к седьмой ступени. Она очень трудная. Иногда на ее постижение уходят годы. Но у тебя получится быстро, потому что ты с ранних лет привыкла к одиночеству. Я был таким же, и мне эта наука далась легко. Сиротское детство имеет свои преимущества.
– Урок опять будет грустным? – расстроилась девочка.
– Нет, приятным. Как пятая ступень, когда ты училась радовать свою плоть. Теперь же нужно научиться радовать свой дух, и эта радость несравненно ценнее. Хотя бы потому, что никто и ничто отнять ее у тебя не сможет, а значит, не надо учиться от нее отрешаться.
– Что же это за радость?
Глаза ученицы засветились жадным… нет, не любознанием, а любопытством, подумал Симпэй, но в этом возрасте разница между первым и вторым не столь велика.
