Иногда мне удавалось прорвать заграждение, иногда так и приходилось разговаривать через дверь. А за что, спрашивается, я буду ее баловать, покупать обновки, если она не прикладывает ни к чему хоть малейшее усилие: не ездит с техникум, не убирается у себя в комнате. Сидит у меня и у Саши на шее, свесив ноги, и еще чего-то требует. Требует, и не меньше!
Не говоря уже о том, чтобы сходить в магазин, приготовить ужин, помыть посуду, вынести мусор, в конце-то концов! Мне приходилось делать все самой после рабочего дня, а эта дряннушка могла проваляться на незаправленной кровати день-деньской напролет, изредка посматривая телевизор. Чтобы подстегнуть Алису хоть к какой-то работе или учебе, я начала говорить, что это только моя квартира, а ей свою надо заработать, чем вызвала еще большую ярость дочери.
Если я отправляла ее в магазин — а делала я это крайне редко, — Алиса могла с выданной на покупки суммой исчезнуть дня на два или на три с концами. Поэтому я старалась не давать ей деньги в руки. Из семейных заначек кое-что пропадало, как я не старалась их запрятать подальше. Вполне естественно, что я срывалась на дочь. А кто еще мог взять деньги? Она нагло врала и изворачивалась.
Иногда я делала вид, что верю, потому что сил на выяснение отношений не оставалось, хотя я знала наверняка, что она в очередной раз врет. Когда все аргументы исчерпывались, от отчаяния я кидалась на нее с кулаками, причем не испытывала чувства угрызения совести. Казалось, что я породила исчадье ада. За что? За что мне это?
Или это отголосок первой Алискиной попытки суицида, когда я твердила ей день и ночь, чтобы удержать от очередного суицидного витка, что люблю ее больше жизни, что готова для нее на все… А потом взяла, да и полюбила какого-то дядьку с улицы. И как я посмела полюбить кого-то, кроме нее?! Алиске было абсолютно наплевать, что я думаю, чувствую. Была только она. Пуп земли!
— Любите меня! Поите! Кормите! Одевайте! А я еще посмотрю, достойны ли вы моего присутствия! — это постоянно мне внушалось непутевой дочкой.
От своих родителей я продолжала тщательно скрывать Алискины загулы. Покрывала ее, как могла. Во время общих застолий в квартире родителей, где собирались все наши многочисленные родственники по праздникам, я делала вид, что у нас с дочерью все хорошо, чем способствовала тому, что Алиса совсем обнаглела.
А потом стали пропадать деньги не только у меня, но и у Грека. Если не дают этой неблагодарной свинюшке по-хорошему, надо воровать?! Да я сама себе лучше руку отрублю по локоть, но не возьму чужого! Так учили меня в моей семье.
Ну-ка, перечитаю, что она там в своем дневнике написала про воровство у нас денег?
Сначала я брала по чуть-чуть с полочки, где всегда лежали деньги на хозяйственные расходы, и удавалось перевести стрелки на кого-то другого. Потом я перерывала в отсутствие взрослых дом от угла до угла и находила заначки, из которых брала по одной-две купюры, а если до меня пытались докопаться, то говорила, что ни о каких деньгах не знаю. Дурочку включала. Но однажды я обнаглела и взяла сразу пятьсот баксов. Мать с Греком догадались, что это я и …
Я решила уйти из дома…
Кроме того, материны постоянные упреки за то, что я их объедаю и за копеечные подачки на проезд до техникума меня совсем выбили из строя. Мы орали друг на друга, высказав все, что накопилось за последний год. Из дома я ушла с фингалом под глазом.
И все! С собой у меня ничего не было, кроме дамской сумочки. Я бросила техникум, потому что целыми днями искала, где переночевать. Я согласна была идти куда угодно, только не домой. Да и вряд ли меня там ждали.
Я болталась не в нашем занюханном городишке, где все меня знают и обязательно доложат матери, а зависала в Москве по разным кабакам, расплодившимся в перестройку, как грибы после дождя. Причем всегда была одна, без подружек. Изредка, правда, заскакивала к полков-
нику Николаю на огонек, но это уж когда совсем припрет, и деньжат перехватить нужно.
Обычно я просто узнавала, в каком клубе сегодня пускают девушек бесплатно, а такое случалось довольно часто. Если не удавалось познакомиться с каким-нибудь мужиком, чтобы хотя бы накормил и напоил, а может — и спать уложил, то просто заговаривала с барменом и официантами, которые по доброте душевной приносили мне остатки еды. Не объедки — нет! Ни в коем случае! Что я — шавка подзаборная? Официанты приносили мне еду, которая оставалась нетронутой в больших блюдах на столах, ведь часто богатые мужики заказывали жрачку сверх того, что могли употребить, чтобы пустить пыль в глаза партнерам по бизнесу или новой крале.
Имея теперь обширные знакомства в клубах и кабаках, мне удавалось просочиться и на закрытые вечеринки, где обычно накрывали шведский стол, а спиртное лилось рекой. Я и прикидом соответственным обзавелась, чтобы быть своей в любой клубешной тусовке. Юбка, безрукавка и сапожки — все из натуральной черной лайки. В общем, выглядела я классно!
Однажды попала на закрытую вечеринку в клуб «Титаник», что на стадионе «Динамо», и названный так после выхода на экраны нашумевшего одноименного кинофильма с Ди Каприо. Обстановка клуба покоряла с порога изяществом и дороговизной: черная кожа и металл, а окна — круглые, в виде корабельных иллюминаторов. В общем, если я сяду на такой кожаный диванчик, то сольюсь с ним по цветовой и структурной гамме. Помните мультфильм про Крокодила Гену? Когда ему Шапокляк говорит:
— Как хорошо, что вы такой зеленый. Вы ляжете на газон, и вас не будет видно…
Вот так теперь и я — сливалась с обстановкой. В «Титаник» ходили более чем обеспеченные люди, в основном мажорики, поэтому, если была возможность, то я зависала именно в нем. Там закрытые вечеринки были классные, как тогда говорили расхожую фразу: «Круче только яйца вкрутую». Однажды я столкнулась там с солистом рок-группы «Агата Кристи», от которой мы фанатели:
Давай вечером с тобой встретимся, Будем опиум курить-рить-рить…
Хотя я в то время не употребляла ничего серьезного. Солист показался таким мелким, что меня смех разобрал… Но менее любимой от этого группа «Агата Кристи» не стала.
Полгода я жила с разными мужиками, с которыми знакомилась прямо на улице или в кабаках. Рано или поздно мне приходилось от них уходить, потому что меня то избивали по-черному, то пытались продать в бордели, а то и вовсе попадался какой-нибудь извращенец.
Один пьяный бандюга, торговец оружием, с которым я встречалась какое-то время, надел на меня наручники и избивал в ванной. Не помню даже за что. Я испугалась, что он меня забьет до смерти. Утром мужик протрезвел и весь день стоял передо мной на коленях, прося прощения. Потом дал денег, чтобы я сняла себе квартиру, и отпустил в надежде на то, что я его прощу и вернусь.
Может быть, если бы он дал денег побольше и оплатил моральный ущерб, я бы его и простила, но оставался риск, что в следующий раз он довершит задуманное и меня пристрелит.
