— Ты совсем не дура, но зачем-то ей прикидываешься.
…Настала глубокая дождливая осень. Я входила во двор своего дома через арку и увидела маленького мальчика. Было совсем темно, как бывает в ту пору осени, когда еще не выпал снег, а ночи бесконечно длинные-предлинные. Худенький мальчик стоял совсем один.
— Тетя, я есть хочу. Дай покушать…
Я его привела к себе домой, и накормила тем, что было. Честно сказать, и самой есть нечего. Я разделила с мальчиком-найденышем свой скудный ужин и уложила спать. Когда он проснулся, то рассказал, что ему восемь лет, что его папу убили ножом, а мама неизвестно где. И он ушел из пустого дома, потому что там нечего есть, а других родственников у него в городе нет.
Восточная мудрость гласит: «Ты не можешь помочь другим, если ты не можешь помочь себе». А если ты НЕ ХОЧЕШЬ помочь себе?
2000 год
(Из дневника Алисы)
На что существовала моя дочь — было для меня загадкой, потому что она нигде не работала. Перебивалась подачками однодневных любовников? В таком случае Алиса мало отличалась от продажной женщины, как ни прискорбно это звучит. Как можно так себя не любить? Ведь я старалась, пока была рядом, донести до нее мысль, что свое тело, как впрочем, и мысли, нужно держать в чистоте. Я бы подъезды мыла, только бы не подкладываться ни под кого за новую тряпку или еду. Но может, мои доводы были озвучены слишком поздно? Может, для нее улечься в постель с любым ублюдком — не проблема?
Я всегда с презрением относилась к девицам легкого поведения. Даже не с презрением, а с вполне нормальной и здоровой брезгливостью. Смогу ли я когда-нибудь относиться к Алисе по-прежнему, как к дочери?
Ступив за дверь покинутой квартиры,
Я вижу грязь и вещи вперемесь.
Навстречу ты выходишь в чем-то сером
И говоришь… Но я уже не здесь…
Мне хочется бежать стремглав отсюда,
И никогда здесь больше не бывать,
Где в раковине брошена посуда,
Потухший взгляд, не прибрана кровать…
Ты жалуешься: «Сильно заболела», —
А мне не хочется ничем помочь,
Ведь нить связующая обгорела,
И больше не моя ты вовсе дочь.
Мне, прежней, нет с тобою места,
Где поселилась ненависть твоя.
Ничья ты дочь, ничья теперь невеста,
И губишь жизнь свою ты, не тая.
Я, прежняя, бы кинулась в объятья,
Чтобы ласкать и пичкать молоком,
И косы заплетать, и шить бы платья,
Отгородив от бед собою, а потом…
Но ты не та. Ты недостойна счастья.
Мечталось мне, когда тебя ждала,
Когда носила, берегла в ненастье,
Что я ращу опору для себя,
Что все мужчины в мире ненадежны,
А дочь любимая… Что может быть родней?
Но выросла — мечты все уничтожив,
И став кошмаром в жизни и во сне…
С ужасом подумала, что не знаю, как быть дальше. Мальчику я помочь не смогу — самой бы кто помог! — и отпустила его на все четыре стороны. Проще сказать — выгнала из квартиры. Я слышала, как он плакал у меня под дверью, жалобно поскуливая, как приблудный щенок. Конечно, нужно было хотя бы позвонить в органы опеки, чтобы его забрали, но я сама была как этот ребенок. Ребенок, брошенный всеми.
Я не открыла дверь на его плач, потому что не знала, что мне делать. Бывает, когда надо помочь какому-нибудь человеку, а ты не то, чтобы не хочешь помогать, ты не знаешь, КАК МОЖНО ПОМОЧЬ.
Чтобы знать — надо думать, а чтобы думать — надо иметь мозг! А мой мозг был полностью поглощен депрессией, которая никогда не закончится. Да, согласна, что это еще один большой грех, из череды греховных и безнравственных поступков, за которые я потом буду расплачиваться. Я сама загнала себя в угол, из которого не вижу смысла выбираться.
Чаще люди бывают злыми просто потому, что они загнаны в угол, и им не хватает ни сил, ни ума выбраться оттуда.
2000 год
(Из дневника Алисы)
Я обещала, что не буду плакать, читая эти откровения, эти Алискины дневниковые записи? А сейчас плачу. Пожалуй, прочитанное только что — страшнее всего остального. Выгнать беззащитного ребенка на улицу? Как можно до такого докатиться? Теперь мне стали понятны слова декана педагогического факультета, откуда с треском выгнали мою дочь взашей: «Я Алису Уварову отчислил не из-за оценок, а из-за профнепригодности».
Раньше я считала, что выперли ее под надуманным предлогом, чтобы освободить бесплатное бюджетное место для кого-то своего, да плюс наркотики, но сейчас я с ужасом понимаю, какого монстра взрастила.
А работать, Алиса Уварова, ты не пыталась? В двадцать-то лет не пора ли зарабатывать самой, чтобы не жить на унизительные подачки одноразовых ублюдков или на воровство? А самое страшное, что мальчику можно было помочь, сделав единственный звонок в милицию… Один-единственный звонок! Чтобы за дело взялись социальные службы. Даже детдом лучше подзаборного голодного существования, где ребенка могут продать на органы или оставить в рабстве, издеваясь ежедневно… Как можно быть такой черствой?! Такой безответственной!
Иногда, приезжая из Москвы и заходя в Алискину квартиру, я видела, как деградировала дочь за то время, пока жила одна. Но я не винила себя, потому что она — взрослый человек. Ей двадцать лет. И этот путь она выбрала себе САМА.
Я думала, что ничему не удивлюсь, читая дневник, но над этими страницами я плакала горше всего остального…
Глава 7
Волки и овцы
Мы — бедные овечки,
Никто нас не спасет,
Мы таем, словно свечки…
(Из мультфильма)
Говорят, что время лечит. Так оно и есть! Я уже не так часто вспоминаю Игната, постепенно отошла от героинового порочного круга, потому, что денег на дозы нет, а за просто так никто не угощает. Может, оно и к лучшему. Мать вышла замуж за своего директора Игоря Носова и припеваючи живет с ним в Москве, запретив появляться на пороге их квартиры, как будто я ей и не дочь вовсе.
Мозги мои постепенно начали светлеть, хотя все равно очень трудно одной. Я иногда захожу к бабушке Оле, чтобы поесть, когда у меня дома — шаром покати, то есть — ничем съестным не разжиться. Они с дедушкой пытаются со мной разговаривать, оставить жить у себя или мирить с матерью, которая последние полгода вообще не появлялась в городе. Потом выяснилось, что у меня родился брат. Могли бы поставить в известность, между прочим!
