Затем я рассказала ему всю правду о том, какой у него замечательный одноклассник Гена-фотограф, делая акцент на вину этого подлого урода. Типа — я ни в чем не виновата, меня подставили. («Не виноватая я! Он сам пришел!» — как в фильме «Бриллиантовая рука».)
Шива с понимающим видом все выслушал и сказал стоящему возле двери другану Савелию, шутливо показывая на меня большим пальцем:
— Не, ну, бандюга в натуре! Бандюга сидит!
Я не совсем поняла, что он хотел этим сказать. Но потом зазвонил мой сотовый телефон, отчего я впала в ступор от страха. Номер, естественно, не определился. Либо менты, либо бандиты, либо Тит… Шива лихо выхватил у меня телефон из рук и поспешил ответить:
— Да?
Видимо, на другом конце спрашивали меня.
— А Алисы нету. Она в коме, в 33-й больнице лежит, — с наглым видом говорил Шива.
— ??? — на другом конце.
— Да-да, вчера в аварию попала! — продолжал бессовестно врать мой друг.
А когда дал отбой, заговорил со мной:
— Менты тебя разыскивали. Сегодня же выкинь засветившуюся симку.
И в этот момент я вспомнила легендарную песню Маргулиса, которую любил петь мой отец под гитару:
Но зато мой друг лучше всех играет блюз!
Круче всех вокруг он один играет блюз…
Это о Шиве, разумеется! После звонка на мой номер сотового телефона больше никто из ментов не звонил, хотя я симку сразу выкидывать не спешила.
Нахреначившись кокосом, мы продолжали мило беседовать, но уже на другие животрепещущие темы. Помню, вскользь я у Бориса спросила насчет ВИЧа — вируса иммунодефицита человека, потому что меня стал с некоторых пор волновать этот вопрос. Уж больно лихо мы себя вели в компании Инки Бахметьевой и фабричных девок, а потом и с Игнатом, ширяясь одним шприцом на всех. На что Борис с улыбкой ответил:
— ВИЧа нет! Это придумали врачи для сбора денег! Иммунитет есть у всех, а ВИЧа — нет!
Вот из-за таких людей и заражаются другие. Дурак ты, Боречка! Ни хрена ты не знаешь! Но тогда я ему поверила. ПОТОМУ ЧТО ОЧЕНЬ ХОТЕЛА ВЕРИТЬ!
Когда разговаривать было уже не о чем, мой сегодняшний друган предложил прокатиться в сауну, чтобы снять напряжение последних суток. Я серьезно ответила:
— Поехали, а то после обезьянника чувствую себя такой грязной, будто год не мылась. Но поеду при одном условии: до меня никто не дотронется!
Шива согласился. Мы сели на заднее сидение в красивый американский автомобиль с белым кожаным салоном и с водителем за рулем. Но чувство вины за мое предательство в ментовке не уменьшалось. Если вы побывали в мусарне впервые — лучше к кокаину не прикасаться: он усугубляет чувства. Негативные тоже. А предательство становится ВСЕЛЕНСКИМ ПРЕДАТЕЛЬСТВОМ.
По дороге в сауну мы заехали в больницу, чтобы взять с собой какую-то его знакомую медсестру: я же Борису в близости отказала.
Сауна оказалась уютной, мне понравилось. Я была в трусах и никто из присутствующих ко мне не прикасался, как и было обещано, хотя Савелий и Гарик бросали в мою сторону похотливые взгляды. А после Борис сам отвез меня домой, поцеловал по-отечески в висок и сказал:
— Дура! Ты же умрешь молодой!
Опять я слышу это пророчество от совершенно чужого человека. Не каркайте, граждане бандиты! И без вас тошно!
— Не бойся. Никто за тобой не приедет, — заверил он меня напоследок и уехал.
Я осталась наедине со своим вселенским предательством и не проходящим чувством вины. Набрала номер Тита и, рыдая в трубку, спросила:
— Что? Что я могу для тебя сделать?
— Ничего, — ответил он, и в моей трубке послышались короткие гудки отбоя.
Я набрала номер Карена и услышала:
— Не звони мне больше, сука! Увижу — зарэжу!
Лучше бы зарезал, чем оставаться одной. Лучше бы зарезал, чтобы не мучиться! Как быстро у нас в городе разносятся слухи. Интересно, кто ему сказал? Я пошла в магазин, купила бутылку водки — а что оставалось? — и выпила полбутылки в одно лицо. Немного порыдала над своей нелепой жизнью, упала на диван и заснула.
Когда я проснулась, то набрала Пашке Лучанову, чтобы хоть немного себя обелить перед всеми… Чтобы они хотя бы не думали, что я их сдала по собственной воле. На удивление — Пашка охотно поговорил со мной, выслушав содержательный рассказ и о задержании, и о моей последующей встрече с Борисом Шивакиным. Скорее из любопытства, чем из сострадания. Не помню, кто сказал: «Не мы такие — жизнь такая. Нет! Это жизнь такая, потому что вы — такие».
Получается, что они ангелы, а я — чертиха на самокате? Получается, что я никому такая вот сумасшедшая не нужна, хотя именно они сделали меня такой. Интересно, а что они ждали? Что, угощаясь наркотой, я стану умнее? Или у меня появится второй мозг взамен разложившегося?
Ну, конечно, все живут в семьях, где тарелка супа найдется всегда. Знаю, что недавно у Пашки появилась новая любовь по имени Люда, у Грига — преданная, как собака, жена и сын… Даже у гоблина Карена есть большая дружная армянская семья, а теперь еще добавился лучший друг Санчо с оплаченными телками на выбор. И все замечательно!
А что имею я? Перечень невелик: одиночество, подруга Элька, которая давно сошла с ума, как и я, квартирантка Сабина, которая тырит мои документы и бесится, что у меня есть собственная квартира; друзья-наркоманы, которые никогда не помогут, не посочувствуют, а только проклинают… При этом нет ни приличной работы, ни диплома об окончании хоть какого-то заведения, ни своего парня, готового защитить от всех уродов, ни ремонта в квартире, ни одного близкого родственника поблизости, кто бы мог меня поддержать и не отпускать вниз по наклонной плоскости.
Отлично! Окружающие люди, наверное, думают, что я осознаю свое ужасное положение и мой измученный и больной мозг примет правильное решение. Ха! Ха! Ха! Как бы не так! Вернее — совсем не так!
А матери вообще на меня наплевать, ведь у них с разлюбезным Игоречком еще один ребеночек появился. Дочка, между прочим! А меня для них не существует вовсе?! Была когда-то какая-то дочь Алиса, да вся вышла? Если мать еще приезжает к бабушке Оле в гости, и мы иногда видимся, то Игорь и разговаривать со мной не хочет.
Все мужики — уроды! Уроды! Ненавижу!!!
2003 год
(Из дневника Алисы)
Что сказать на все это? Нечего сказать. Алиса получила то, что заслужила. И этим все сказано. Конечно, я не понеслась бы из Москвы вызволять ее из милиции, решив: что ни делается — все к лучшему. Алису напугают хоть раз по-настоящему, что она вполне может оказаться в местах не столь отдаленных или даже отдаленных, если не изменит свою жизнь коренным образом. Вдруг хоть страх тюрьмы возымеет должное действие, а то мои добрые посылы, обращенные к дочери при наших беседах, разбиваются о стену ее ненависти, стоящей между нами монолитом. Она просто меня не слышит.
