— А не зачем вам знать, — огрызнулась
разоблаченная Ниночка.
— Это же надо! — продолжала заливаться
начальница. — А мы-то ее спрашивали, чем она голову моет, что у нее такие
кудри роскошные. А она нам — хлебом да простоквашей…
— А я их и мою хлебом. Ржаным.
— Свои кудельки что ли? Те, что из-под шапчонки
вылезли? Так их чем не мой. Ха-ха-ха!
Гогот Галины Ивановны оборвался так же неожиданно, как начался.
Ибо разозленная обличительной речью начальницы Ниночка схватила с пола
прокопченную кошму и с размаху влепила ею по радостной физиономии врагини.
Галина Ивановна замолкла. Секунду она обиженно таращилась на
подчиненную, после чего медленно встала и с не предвещавшим ничего хорошего
спокойствием двинулась на раскрасневшуюся Ниночку. Ниночка же, не будь дурой,
приготовилась к отпору: встала в бойцовскую стойку — ноги расставлены, руки со
сжатыми кулаками согнуты в локтях — и угрожающе процедила: «Не подходите ко
мне, я злая, как рысь!»
Не известно, какой грандиозной потасовкой все бы
закончилось, если бы не пронзительный сигнал сирены, раздавшийся за окном.
Сначала он был одиноким, потом, буквально через пару секунд, к нему
присоединился еще один, не менее пронзительный, но ко всему прочему еще и
басовитый, а в завершении к этому дуэту присоседился еще и гнусавый гудок. И
все эти надрывные звуки слились в такую адскую какофонию, что мы против воли
заткнули уши.
— Что это? — проорала Маринка, стараясь перекричать
дьявольский оркестр.
— Пожарные, милиция… — Заорала в ответ Княжна, подбегая
к окну. А после оценки обстановки добавила упавшим голосом. — И ОМОН!
Мы бросились следом за Ленкой, уставились в подкопченное
окно, и увидели вот что.
На асфальтированной площадке перед институтским крыльцом
лихо затормозила алая пожарная машина, из нее выпрыгнули бравые пожарные в
полной амуниции с огнетушителями и шлангами на перевес; следом, дребезжа,
подкатил милицейский «козелок», выпуская из своего чрева Геркулесова и его
противного начальника по фамилии Русов; за ними подтянулась серая «полбуханка»
с цифрами «02» на дверке, из которой вылез молоденький милиционерчик с собакой
и еще пара мужичков в гражданке; потом прибыли эмчеэсники на «ГАЗеле»… И как
кульминация сего действа — металлизированный блестящий микроавтобус,
подлетевший самым последним, из нутра которого на влажный асфальт
повыпригивали, как из волшебного ларца, шкафообразные камуфлированные молодцы с
автоматами.
— Е-мое, — прошептала Маруся. — Что ж мы наделали-то!
Полдень. Ищут пожарные, ищет милиция…
Через 5 минут, стоило всей шатии-братии ввалиться в здание,
наш сонный институт, где даже работали позевывая, стал похож на эпицентр
землетрясения.
Пожарные, унюхав запах гари, носились по этажам с раскрученными
шлангами, эмчеэсники сновали по коридорам, кабинетам, подвалам, выискивая
несчастных, попавших в чрезвычайную ситуацию. Следом за ними бегали менты, не
понимая, где же захоронилась банда маньяков. Топая своими тяжелыми ботинками,
по лестницам совершали марш-броски ОМОНовцы и пугали впечатлительных сотрудниц
своими автоматами. И замыкала это сумасшедшее шествие усталая собака — она все
никак не могла взять след.
Словом, переполох был еще тот.
Когда, набегавшись, умученная процессия притормозила у выгоревшего
кабинета, мы опасливо выползли из укрытий — кто из-за угла, кто из-под стола,
кто из-за спины другого — и начали, перебивая друг друга, каяться.
— Мы не виноваты… Мы не поняли… А она лежит, вся
обгоревшая… А кто-то дверь запер… И мы вас… И чтобы обязательно ОМОН… И все… А
то боимся….
— А ну заткнулись все! — рявкнул багровый от
злости следователь Русов. Мы разом замолкли. — Хорошо. А теперь по
порядку.
— Мы пришли… Нет, сначала услышали сирену… А в туалете
у нас маньяк… — Вновь начали докладывать мы.
— Стоп! — вновь перебил Русов, уже зеленый от еле
сдерживаемого гнева. — Ты. — Он ткнул своим кривоватым перстом в мою
сторону. — Докладывай. По порядку. Только без маньяков и сирен. По
существу.
Ну я и доложила. По существу и порядку. Когда моя речь завершилась
фразой «Не подходите, я злая, как рысь!», все присутствующие представители
служб спасения набросились на нас с таким остервенением, будто мы вражеские
оккупанты. Они орали и ругались, обзывали нас глупыми курицами (всех, даже
Кузина, хоть он по половым признакам больше тянет на петуха), грозились
засадить нас за решетки, оштрафовав предварительно за ложный вызов. Даже от
пожарных нам досталось. Им, видите ли, не понравилось, чем мы тушили, у нас-де,
сели верить отчетам, имеются гораздо более современные средства тушения, нежели
кружки и сахарницы, наполненные водой.
Обруганные и запуганные, мы сбились в угол. Наши глаза
просили пощады. И выпросили. Как ни странно, первым сжалился над нами на вид
самый грозный, но как оказалось, более отходчивый, чем другие крикуны — старший
следователь Русов.
— Ладно, хорош орать! Поняли они все. Больше не будут.
Повинуясь командирскому басу, замолкли даже визгливые
пожарные. В наступившей тишине, нарушаемой только капаньем воды со столов,
раздалось хмыканье старшего следователя.
— А ведь подожгли кабинетик-то, — пробурчал
он. — И подожгли не бездумно. Смотри, — он кивнул Геркулесову.
Коленька подошел к указываемому начальником стеллажу, посмотрел, потом с умным
видом кивнул. Я с еле скрываемым любопытством придвинулась к ним поближе, но к
своему разочарованию в куске горелого дерева ничего интересного не узрела —
головешки, как головешки, тут полно таких.
А Русов все не унимался. Он кружил по комнате, заглядывал
под столы, приподнимал коврики, нюхал, зачем-то плевал, тер, вновь кружил.
Наконец, он увидел то, что искал — улику. А именно обгорелый коробок спичек.
— Видал! — сунул он улику под нос Коленьке. Держал
он ее бережно, двумя пальцами за углышек. — Надеюсь, его никто не трогал?
— Э… М. М-у… — со страху я потеряла дар речи, от чего
ответ мой прозвучал, как мычание глухо-немомого Герасима.
— Что — му? Трогал или нет?
— М… Да, — наконец выговорила я. — Но я не
нарочно… Увидела и не произвольно…
— Марш отсюда!
Я пулей вылетела из комнаты. Следом за мной понеслись все
остальные дилетанты, подгоняемые громовым голосом Русова.
— Все вон! Чтобы духу вашего не было. Сыщики любители.
И никуда не отлучаться из комнат, к вам придут показания снимать.
Мы дунули по лестнице так, что пятки засверкали.
Перевели дух, только когда добежали до фойе. Отдышались,
огляделись, заметили, что во время гонки потеряли Кузина и двух дебоширок
(первый, наверняка, спрятался в своей комнате, она недалеко от погоревшего
бюро, а последних, скорее всего, уже допрашивает Геркулесов). Первой нарушила
молчание Эмма Петровна.
