Сначала мне показалось, что Сеня бредит, ибо лично я в
кромешной тьме коридора не увидела ни одной живой души. Но потом, когда
последнее «Эй!» слетело с губ Слоника, я услышала тихий топот удаляющихся
шагов, и поняла, что в помещении был еще кто-то третий. От этого открытия мне
стало не по себе. Что и не удивительно, в свете последних событий.
— Кто это был, Сень?
— Не знаю.
— Но это мужчина?
— Не знаю.
— Как — не знаю? — осерчала я. — Ты же к нему
обращался, как к мужчине.
— Я? Обращался? Как к мужчине? Когда?
— Ты кричал — товарищ. А это мужской род.
— Почему мужской? — удивился он.
— Ты в школе учился? — Он кивнул. — Три
класса закончил? — Опять кивок. — Тогда ты должен знать, почему.
— А как же товарищ Крупская? Она тоже мужского рода
была? — прищурился он. — Это мы тоже проходили. Уже в 5 классе.
Товарищ, это не род… это… это…гордо звучит… это…
— Ты, Сеня, на выборах случайно не за Зюганова
голосовал?
— А как ты догадалась? — почему-то обрадовался
Слоник.
— Не важно.
— Нет, ты скажи…
— Значит, ты не знаешь, кто в темноту прятался? —
прервала я не слишком вежливо.
— Нет. Откуда? Здесь же ни черта не видно.
— Тогда прощай.
— Как? А о политике поговорить?
— Как-нибудь в другой раз. — Заверила я и
захлопнула дверь.
Когда я вошла в комнату, все уже выпили свой чай, на столе
осталась стоять только моя чашка с чуть тепленьким противным пойлом.
— Где листок? — поинтересовалась я, выливая чай в
розан.
— Выкинули, — ответили подружки, устало
потягиваясь.
— Куда?
— В урну.
— Зачем? — ужаснулась я. — Вдруг это что-то
нужное!
— Ничего там нужного нет, — отмахнулась
Маруся. — Я смотрела. Одни матные слова.
— Какие например? Ерш твою медь? — проорала я из
прихожей.
— Нет. Суспензионные, гидроэтилхлоридные и прочее,
прочее, прочее.
Пока Маруся выговаривала эти труднопроизносимые термины, я
достала листок из урны, стряхнула с него засохшие огрызки и с умным видом
уставилась в ровные машинописные строчки. Да-а. Подружка права. Ни черта не
поймешь! Без высшего химического образования тем более. Сплошные термины,
длиннющие формулы, схемы.
— И что это, как думаете? — спросила я у дремавших
товарок.
— Не знай. — Позевнув, ответила Маруся.
— Как не знаешь? Ты же по образованию химик-технолог! —
возмутилась я. — Средне-техническое образование как-никак, должна знать!
— Ну и что! — лениво огрызнулась она. — У
тебя незаконченное высшее. Замечу, экономическое. А ты таблицу умножения не
знаешь.
Я заткнулась, не найдя, что на это ответить. Дело в том, что
я и вправду не знаю таблицу умножения. Вернее, до пяти помню очень отчетливо, а
дальше темный лес.
— По-моему, — сжалилась надо мной Маруся, —
это описание какого-то химического процесса производства. Может, как герметик
варить. Или состав пенопластовый производить. Или еще чего-нибудь. Что там у
нас в НИИ делают?
— Значит, это нужная вещь. А вы ее в урну! —
ужаснулась я.
— У них, наверняка, копия есть, — открыла один
глаз Княжна. — За фиг им документ, на который Васькины кошки покакали?
— Это на машинке напечатано, не на компьютере, —
рассмотрев и так и эдак бумагу, пробормотала я. — Вдруг в одном
экземпляре…
Я еще потаращилась на лист. Перевернула его обратной
стороной. На ней кроме пыльного отпечатка кошачьей лапы обнаружила несколько
букв, накарябанных карандашом. Буквы видны были отчетливо, но ни о чем мне не
говорили, сплошная тарабарщина «Сп. у г.д. ч. д» и еще какая-то околесица
такого же рода. Что за «г.д.» и «ч.д» не ясно. Скорее всего, ерунда
какая-нибудь, типа рецепта пирога.
— Оставлю у себя, — наконец, решила я, —
пусть лежит, а если никто не хватится за эту неделю, выбросим.
После этого, я засунула документ в верхний ящик стола и
благополучно о нем забыла.
Вечер вторника Что-то в кустах, но не рояль
Возвращалась я домой в седьмом часу, что уже было событием
исключительным, ибо до конца рабочего дня никто в нашем НИИ не досиживал. Шла
не спеша. Гуляла, приводила в порядок свои нервы.
Вот и дом мой показался. Был он длинным-предлинным — начинался
на одной улице и заканчивался на другой — при этом извивался так, что в народе
его именовали не иначе, как пьяным.
Я вошла в арку. Проследовала к подъезду. Стряхнула палые
листья с бампера горбатого «Запорожца», который годы назад припарковали у песочницы
и там же забыли. Немного подумав, я взгромоздилась на покатую крышу автомобиля,
брякнула рядом с собой сумку и застыла в бездеятельном созерцании.
Двор наш мне всегда нравился. Уютный, закрытый с трех сторон
пьяными стенами. Помню, как мы гоняли по нему в детстве, как прятались в
зарослях шиповника, что растет в каждом палисаднике, как взбирались на тополя,
как ломали качели… Помню, как за деревянным столиком резались в домино мужики и
потом пили в беседке портвейн, прячась от вездесущих жениных глаз. Теперь двор
уже не тот: не смотря на пышность шиповника, в нем никто не прячется, на тополя
никто не лазит — современные детишки увлекаются «ниндендами» и орейрами, их из
дома не вытащишь, качели поломать они бы еще согласились, но их с наших времен
так и не починили, так что ломать нечего. Да и мужики уже не режутся в домино,
вечерами они тупо пялятся в телек и ругают правительство. Осталась только
последняя традиция — распитие спиртных напитков в беседке, но и она опошлена
залетными алкашами, которые вместо «Агдама» глушат вонючий самогон, вместо
ливерной колбасы закусывают листьями тополя, а прятаться не думают не только от
женщин, но и от детей.
Я вытянула шею и глянула сквозь поредевшую листву на
беседку. Точно так. Пьют-с, сволочи. Я сползла со своего трона и хмуро
направилась в их направлении. Вот ЩА-А-А-С как устрою им головомойку, будут
знать.
В принципе, с местной пьянью у меня отношения почти
дружеские, благодаря соседу Коляну, с которым в детстве я приятельствовала.
Тогда он был вполне приличным пареньком, не сильно умным, конечно, но работящим
и не злым. Попивал он в меру — по пятница и субботам, когда принимал пару
стаканов сваливался под лавку и благополучно там засыпал. Мы, соседи, с годами
привыкли к неизменному аксессуару нашего двора и длинную фигуру под скамейкой
воспринимали как должное. Но пять лет назад Коляна выгнали с работы, и от
нечего делать он запил по серьезному. Теперь под лавкой он почти живет. Почти,
потому что иногда он живет у каких-то «синеглазок», таких же несчастных и вечно
пьяных. С ними травится самогоном, ворует драгметаллы, дерется и мирится.
