За пять лет таких принцесс у него было не меньше десятка.
Меня Колян любит, как сестру. Называет Леленчиком. Весело
приветствует в каком бы состоянии не был. Благодаря ему все местные алкаши
знают, как меня зовут. И теперь частенько, возвращаясь домой, я слышу от
совершенно незнакомых «синяков»: «Леленчик, дай стаканчик!».
… Тем временем я уже приблизилась к многострадальной
беседке. На ее деревянном столике разглядела почти опорожненную бутылку «Анапы»
(изысканного напитка, воспринимаемого алкашами как портвейн урожая 1854 года),
ломаную горбушку и соленый огурец. На лавке же обнаружила приснопамятного
Коляна со своим другом-врагом Вованом.
Завидев меня, мужики заулыбались своими беззубыми ртами,
закивала, заохали. Колян даже потянулся к бутылке, решив, наверное, угостить
меня своим любимым пойлом, но, обнаружив, что там им сами маловато будет,
передумал и просто предложил присесть.
Что я и сделала.
Колян привалился с одной стороны, Вован с другой, и мы
завели светский разговор.
— С работы? — поинтересовался вежливый Вован,
придвигаясь ближе.
— Ясно, что с работы, — буркнул Колян и хмуро
уставился на друга.
— И не надоело тебе? — сочувственно спросил Вован.
Он жалел всех, кому приходилось ходить на работу. Сам-то он до этого не
опускался.
— А тебе не надоело ничего не делать? — вступился
за меня Колян, он, как бывший пролетарий, к труду относился с уважением.
— А ты чего встряешь? Не тебя спрашивают!
— А ты чего?
Похоже, опять они что-то не поделили, и я даже подозреваю
что — мое внимание.
Мне стало смешно. Такими поклонниками могу похвастаться
только я! Ну да ладно, уж какие есть.
Вообще эта парочка была на удивление занятной. Сначала они
друг без друга жить не могут, потом начинают ссорится — типа, ты меня
уважаешь? — затем драться, а в заключении клянутся друг друга век не
видеть, но проходит неделя-другая, и мы вновь встречаем их вместе.
Удивительнее всего то, что стычки между ними чаще всего
происходят из-за женщин, так как оба считают себя неотразимыми и по этому очень
болезненно переживают, когда очередная «синеглазка», пометавшись, предпочитает
ему другого. В принципе, я понимаю растерянность девушек. Колян с Вованом
мужчины колоритные. Оба длинные, сухие, беззубые. Только первый лохматый
блондин с огромными ушами, а второй кудреватый брюнет, голову которого украшает
загорелая лысина.
Я потрепала своих верных рыцарей по загривкам. Они расцвели,
Колян продемонстрировал мне два своих роскошных клыка, Вован еще и пару нижних
зубов. И только тут я заметила, как Вован похож… на … да простят меня женщины…
на Ричарда Гира.
Вот это открытие! Те же маленькие черные глаза, тот же
крупный нос, те же губы. Конечно, у нашего Вована плешь на пол головы, морщины,
синяк под глазом. И выглядит он в свои 45, на все 60, а о печени его я не
говорю, но все равно похож, до чего похож!
Мне стало смешно. Я представила, во что мог превратиться
лощеный седовласый красавец, родись он не в Америке, а в нашем дворе. И как
знать, был бы так же безобразен наш Вован, появись он на свет где-то в другом
месте…
Вот об этом я размышляла, когда покидала беседку. Наверное,
по этому и не заметила, кто копошился в кустах, рядом с подъездной лавочкой.
Очнулась я только тогда, когда чья-то рука (мертвенно
бледная в свете уличного фонаря) не выпросталась из зарослей шиповника и не
схватила меня за запястье, на котором болталась моя модная лаковая сумочка — в
это время я как раз доставала из нее ключ.
Я пискнула от боли и с силой дернула руку с сумкой на себя.
Хватка партизана не ослабла, он даже крепче обхватил мое запястье. Я
разозлилась, напрягла свои тренированные в цирковой студии мышцы и дернула
сильнее.
Из кустов показалась манжета старомодной ветровки. Тут уж я
вцепилась в эту манжету и начала тащить на себя, надеясь выволочь гада из
кустов.
Так мы и мерились силой. Он тянул меня в кусты, я его на
освещенное пространство. Делали мы это молча, только пыхтели и отдувались.
Наконец, он начал меня одолевать…
— Леленчик, дай рупь! — услышала я зычный клич
моих недавних собеседников.
И тут я пришла в себя. Пошире открыла рот и приготовилась
орать.
Но.
Тиски разжались. Рука скользнула назад в кусты. Я, потеряв
равновесие, шмякнулась на попу. Шиповник зашуршал. И уже через секунду я
услышала звук удаляющихся шагов.
Я встала, отряхнулась. На всякий случай заглянула в кусты.
Естественно, ничего не обнаружила. Ни единой улики, ни говоря уже о самом
нападавшем.. Хоть бы пуговицу потерял или окурок бросил. Я достала из сумки
очки, нацепила их, брякнулась на колени и зашарила по земле. Авось, думаю,
что-нибудь да отыщется.
Но ни-че-го-шень-ки!
Что же это было? — тупо ворошила я мозгами, когда
вылезла из кустов. Нападение с целью убийства? Попытка изнасилования? Неудачная
шутка?
Ответ напрашивался сам собой, но я не хотела слышать этого
ответа даже внутри себя. Неужели тот самый маньяк? И я следующая жертва?
А, может, это обычный грабитель? И ему были нужны мои
деньги? Вон он, как к сумке тянулся. А то что-то мнительными мы стали. Везде
маньяки мерещатся. В конце концов, мало что ли на женщин нападают с целью
грабежа…
Через пять минут я себя почти убедила, а еще через пять
смело шагнула в кабину лифта. Вот именно в лифте, в этом дребезжащем чуде
советской техники, я и приняла решение — ради собственного спокойствия, ради
оставшихся нервных клеток, ради Христа и Будды вычислить этого гребанного
маньяка.
Пятница Не 13-е, и на том спасибо
На работу я не шла — летела. Перспектива предстоящего
расследования бодрила. Мне уже было почти не страшно переступать порог нашего
многострадального НИИ, ибо я твердо решила убийцу отыскать и предать
справедливому российскому суду (и не стоит ставить под сомнение слово
«справедливому», мы же не о Березовском или Доренко, а о простом провинциальном
маньяке).
Проходную я уже миновала, миновала и полутемный коридор. Вот
и дверь нашего кабинета…
— Здравствуй, Леля!
Я обернулась.
В двух шагах от меня стоял программист Зорин и приветливо
улыбался. Просто удивительно, как он умудрился ко мне подкрасться незамеченным.
Что я его не увидела — это понятно, при такой-то темнотище даже ложку мимо рта
пронести не мудрено, но как я смогла его не услышать, если он беспрестанно поет
(на этот раз он насвистывал «Сердце красавицы склонно к измене…». Не ясно!
А вдруг он специально подкрался? Нацепил на свои пухлые
ножки мягкие тапочки, задушил в себе песню, встал на цыпочки и засеменил по
темному коридору…
