— Э-хе, — горько вздохнул Лева.
— Но как же! Мы же с тобой еще на следующий день
обсуждали один сюжет, и ты мне рассказывал, как он тебя поразил!
— Я врал, — скорбно сообщил Блохин.
На Швейцера было жалко смотреть. И без того бледный, теперь
он казался похожим на чистый лист бумаги, из-за того, что обычно яркие глаза
потухли, оказавшись без всегдашнего блеска, не черными, как нам казалось, а
светло карими.
— Ты мне больше не друг, — изрек Сулейман и,
развернувшись, ушел.
Мы, пораженные, молчали. Наконец, Геркулесов отмер.
— Ну что, на это раз мы можем идти? — спросил он
это, обращаясь к Зорину. — Больше адвокатов не будет?
— Мы уступаем грубой силе, — выкрикнул
программист-революционер, уходя. — Но не сдаемся!
Когда его внушительная спина скрылась в темноте коридора,
рассосались и остальные, в том числе и милиционеры, придерживающие
подозреваемого за локти.
— Дурдом, — устало резюмировал Геркулесов. —
Не НИИ, а психбольница. — Потом он обратился ко мне. — А вы что
стоите?
— Спросить хочу.
— И я даже догадываюсь, о чем. Вас интересует, провели
ли мы экспертизу его синего халата и нашли ли на нем следы фекалий?
— Зачем?
— Как зачем? Чтобы установить, он ли подглядывал за
вами в женском туалете.
Вы бы слышали, какой издевательский тон был у этого
Лестрейда. Вы бы слышали… Мне стало так обидно.
— Вы дурак, — обыденным тоном сказала я. Что я еще
могла сказать?
— Я? И это говорит мне работница «Нихлора», где каждый
первый сотрудник кандидат в психбольные.
— Я может и психбольная, но вы дурак. А это хуже.
Психов лечат, а если человек дурак, он им так и останется.
— А я вам сейчас как вкачу 15 суток за оскорбления
стража правопорядка…
— А я вам сейчас как дам в глаз, и тогда вам еще
придется мне вкатить за нанесение этому стражу телесных повреждений…
— А я…— тут он осекся. Замолчал. Потом испытывающе на
меня посмотрел. — А о чем вы хотели тогда спросить?
— Это был поджег?
— Бесспорно.
— А…
— Больше ничего вам сказать не могу.
Не очень и надо. Я развернулась и, не удостоив его вежливым
«до свидания» удалилась. Рабочий день в ту пятницу я закончила в 12-30. Ну ее,
эту работу.
Спокойные выходные
Субботнее утро началось, не в пример, предыдущим, прекрасно.
Я поздно встала, поела тостов с сыром, умылась, посмотрела свой любимый мультик
«Симпсоны», и только после этого распахнула шторы, а уж когда распахнула, ко
всем приятностям дня прибавилась еще одна — солнце. Оно так щедро лилось с
небес, так по-летнему грело, так весело озаряло улицу.
С какой-то детской радостью я наблюдала с высоты 6 этажа за
жизнью двора. И на этот раз мне нравилось все: и изломанные качели, и
«Запорожец», практически вросший в газон, и пустующая в это утро беседка. Даже
валяющийся под лавкой Колян мне не казался отталкивающим. Вот она, волшебная
сила ультрафиолета!
С глупым смехом я отбежала от окна. Почему глупым? Да потому
что никакого повода для радости у меня не было, к тому же, я прекрасно
осознавала, что жизнь далеко не прекрасна, что скоро я вновь столкнусь с бедой
и что самое страшное, может быть, столкнусь вплотную (ведь кто-то пытался
затащить меня в кусты шиповника, и не факт, что это не тот самый маньяк). Но в
то золотое утро я решила побыть глупо-счастливой и забыть хоть на денек обо
всех несчастьях.
Вот в таком по истине радужном настроении я вышла из
квартиры и поднялась на 7 этаж. В квартире 66, что прямо надо мной, проживала
моя подружка Сонечка.
Я вошла бесприпятственно, ибо квартира Аниськиных никогда не
закрывалась, и даже беззвучно, это уже потому, что меня в их доме принимали,
как родную и впускали без стука . В самой дальней комнате я обнаружила свою
подружку.
Сонька сидела на полу, заваленном ворохом газет, вся
растрепанная, заспанная, но веселая.
— Лелик, я нашла! — выкрикнула она, как только я
переступила порог.
— Клад?
— Лучше!
— Два клада?
— Достойного мужика!
— Где?
— Вот! — и она сунула мне под нос газету. —
Смотри. 30 лет, рост 175, ч/ю, в/о, без ж/п и м/п.
— А это что? — я недоуменно сощурилась.
— Где? — Сонька склонила свой обесцвеченный
затылок к самой газете, она, как и я, страдала близорукостью. — Есть с/д.
С/д, — она задумалась. — Может, сад с домом.
— А, может, синдром Дауна.
— Дурочка, что ли? Это, скорее, всего что-то, чем можно
гордиться. Например, степень доктора, — мечтательно протянула Соня.
— Или наличие сына и дочки. С/д и получается.
— Ну уж нет! — Соня обиженно запыхтела.
— А что? Разве это не повод для гордости.
— Да куда мне его с/д? У меня своя «Дэ», да такая, что
хожу «Сэ»!
— Значит, он нам не нужен?
— Даже с садом и докторской степенью, — фыркнула
моя подружка.
— Тогда давай дальше смотреть, — предложила я
воодушевленно. Но Соня сникала, отпихнула ногой газету, подперла щеку рукой и
задумалась. По ее сдвинутым бровям я поняла, что на долго.
Здесь стоит рассказать, как о самой Сонечке, потому, как вы
еще встретитесь с ней на страницах этой повести, так и о ее газетных
знакомствах, хотя бы по тому, что кому-то это может послужить уроком.
Итак, Соне, как и мне, 25. От природы она миниатюрная
шатенка приятной внешности, но по прихоти, блондинка эффектной наружности.
Красится Соня ярко, одевается броско, говорит громко, смеется заразительно, а
если напивается, то до полной потери человеческого облика.
Развелась Соня со своим благоверным в 20. Не удивляйтесь,
вышла за него она 18, а так как всегда считала, что в браке год идет за два, то
прожила она с мужем не так уж и мало. После развода подруге достался шкаф с
холодильником да дочь Алена, но зато последняя так походила характером на отца,
что память о надоевшем муже, останется с Сонькой на всю жизнь.
В личной жизни девушке не везло еще до замужества.
Влюблялась она постоянно, но не в тех, в кого следовало бы. То ей хулиган
приглянется, то пьяница или и то и другое в одном, как говорится, флаконе.
После развода и того хуже. Косяком поперли «женатики», в которых Сонька от
безысходности влюблялась, но не сильно. Ей, видите ли, нужен был мужчина,
который бы на ней женился, а ее ухажеры на такой подвиг, как мена шила на мыло,
были не способны.
