На сей раз никто не собирался заговаривать первым.
Так бы и сидели почти в тишине, но проснулся бармен:
— Будете еще что-нибудь заказывать?
— Будете? — спросил меня Геркулесов.
Я демонстративно встала и направилась к выходу. Хватит с
меня задушевных разговоров, хватит пива, хватит Геркулесова.
На улице было зябко. Обширная лужа у крыльца чуть
подернулась ледком. А пожелтевшие листочки на деревьях дрожали от ветра и
страха оказаться сорванными и растоптанными по грязному асфальту.
Небо было уже совсем черным, почернели и близлежащие дома,
но город не казался ни спящим, ни пугающим: вдали переливались огнями витрины
магазинов, мигали светофоры, чертили полосы света на темном фоне дороги фары
автомобилей.
Скрипнула дверь, потом послышались шаги, и повеяло пряной
свежестью.
— Что у вас за одеколон? — спросила я,
обернувшись.
— Не помню названия, кажется, от Хьюго.
— Ого! Да вы богач.
— Это мне мама подарила, — стыдливо буркнул
Геркулесов.
— А кто у нас мама?
— Хозяйка торгового дома «Сириус», — нехотя
ответил он.
— А папа? — я даже испугалась, представив, кем он
может быть, при такой-то жене. Не иначе, как мэром города.
— Простой участковый.
— Они развелись?
— Почему развелись? Живут уже 30 лет вместе.
— Такие разные?
— Ну и что? Разве это важно?
— Всегда думала, что да.
— А вот и нет. Главное это любовь.
Я приглушенно фыркнула. Это ж надо умудриться при такой-то
скотской работе остаться таким наивным!
— Мальчик, ты романтик? — не очень уместно
сострила я, вспомнив киношного робота Вертера.
— Да, — не раскусив издевки, ответил Геркулесов и
сверкнул горящими непорочным светом глазами. — Вы слышали легенду о том,
что раньше люди были двуполыми, а потом боги на них прогневились и разъединили…
— он резко замолк, потом грустно продолжил. — И теперь по свету бродят
осиротевшие половинки, надеясь отыскать ту, которая когда-то была его частью. Я
верю в эту легенду, потому что она многое объясняет… И вот скажите мне, разве
эти две половинки одного целого обязательно должны воспитываться в одной среде,
жить по одинаковым средствам? Я считаю, что если люди созданы друг для друга,
то никакие преграды не могут их разлучить: ни болезни, ни расстояния, ни время,
а уж тем более, ни деньги.
— Ну, ну. — Я была в некотором замешательстве —
как ни крути, а человека, считающего, что классовое неравенство не преграда для
любви, встречать еще не приходилось. По этому я подавила в себе желание
поспорить и молча двинулась в сторону своего дома. Геркулесов, как истинный
джентльмен, потащился следом — не мог же он бросить беззащитную, как ему казалось,
девушку одну на темной улице.
Мы шли молча, думая каждый о своем. Причем, если судить по
его все еще горящим глазам, он размышлял о том, как прекрасна любовь, а вот я…
Мои мысли были гораздо прозаичнее — я с ужасом представляла, какую головомойку
мне устроит завтра Сонечка.
Таким образом мы добрели до моего дома, вошли в арку. И тут
он заговорил:
— А я ведь тоже не верю в то, что Блохин убийца. С
самого начала не верил.
— Так зачем же арестовали?
— Задержали, — в очередной раз поправил
Геркулесов, и вид при этом имел очень задумчивый. — Таковы правила, сами
понимаете, эмоции в нашем деле только мешают.
— Не понимаю. Мне всегда казалось, что именно сыщики
должны доверять интуиции.
— Но у меня слишком мало опыта, чтобы я мог доверять
своему чутью, — грустно и, я бы даже сказала, горько сказал он.
— Но у Русова-то опыта полно. Он разве не видит…
— Он верит только фактам, а факты пока говорят, что
Блохин мог убить этих женщин. — Он вновь задумался и уже у самого моего
подъезда отмер. — Завтра сам за результатами экспертизы поеду. И как их
получу, выпущу беднягу Блохина.
— Вы так уверены, что запись в журнале фальшивая?
— Уверен.
— Но ведь подделать почерк очень сложно.
— Тут вы заблуждаетесь. У Блохина почерк очень
характерный и в то же время разборчивый: круглые, мелкие буквы с левым
наклоном, такой подделать легко. Я пробовал, с 3-его раза получилось, к тому же
образец был перед глазами: на листе, где имеется фальшивая запись, еще две,
оставленные уже Блохиным, но за два и четыре дня до этого.
— А как вы думаете, преступник сразу решил на Леву
свалить или потом?
— Думаю, потом. Я подозреваю, что запись он на
следующий день подделал, воспользовавшись суматохой, до этого он не мог
прикоснуться к журналу без страха быть застуканным.
Я согласно кивнула — мне тоже так казалось. И уже, было,
собралась похвалить его за проницательность, но тут мы подошли к подъездной
лавке и оказались аккурат перед злополучным кустом шиповника. Его оголившиеся
колючки, родили не очень приятные воспоминания.
— А меня в этих кустах маньяк подкарауливал, —
пожаловалась я.
— Когда?
— Не помню точно, в среду, кажется.
— Что значит — не помню! — возмутился
Геркулесов. — А как это произошло, вы, надеюсь, не забыли?
— Забудешь такое, как же. Мы с ним, знаете, как
боролись. Я его на свет, а он меня в заросли, я его на свет, он меня…
— Ну и? — нетерпеливо взревел Геркулесов.
— Сильный оказался, зараза. Упустила я его, —
грустно поведала я, вспомнив прощальный шелест веток. — Все что ли маньяки
такие жилистые? Хотя… Это мог быть и обычный грабитель…
— Грабитель? Да вы что? Да вы…! — завопил он,
сверкая глазами. Видели бы вы их — как у бешенной собаки. — Нет, стоит
только мне подумать, что вы не такая сумасшедшая, какой кажетесь, как вы…
— Эй, вы чего взбеленились? — испугалась я.
— Нет, вы не сумасшедшая… Вы, вы, простите меня, вы
дура!
— Как дура? — еще больше испугалась я.
— Ну почему вы не сообщили в милицию, объясните?
— Но ведь со мной ничего не случилось…
— Тьфу! — он еще больше распалился. — Вы об
уликах когда-нибудь слышали, об оставленных на месте преступления следах,
окурках, например, отпечатках ног…
— Слышала, — обрадовалась я. — Я все
проверила, он ни одной улики не оставил.
— Тоже мне мисс Марпл нашлась! А про собак-ищеек не
слыхали? Ведь мы могли след взять… Глядишь, он бы уже за решеткой сидел. Эх!
— Ну не подумала, простите.
