— Нет вам прощения, — отрезал Геркулесов. Потом
развернулся и, возмущенно сопя, зашагал к арке.
А я осталась стоять истуканом, униженная и оскорбленная.
Когда его широкая спина скрылась в темноте арочного проема, я отмерла и
прокричала:
— А за дуру вы еще ответите!
Снова понедельник Затишье перед бурей
Тропка, ведущая к институту, была на удивление чистой. Не
было ни привычной грязи, ни полусгнившей листвы, видно дворник успел все это
убрать, не было даже луж — они замерзли, превратившись из символов осени в
символы зимы.
Вот по этой тропке я и неслась пасмурным утром понедельника,
рискуя поскользнуться и сломать, как минимум, одну ногу. Пальто мое
распахнулось, сумка била по боку, шейный платок сбился, но я не обращала на это
внимание — главное для меня было оказаться у институтского крыльца быстрее
того, кто гнался за мной от самой трамвайной остановки.
Я неслась, что есть силы, и насколько мне позволяли
высоченные каблуки. Огибала лужи, лавировала, тормозила, когда ноги начинали
разъезжаться. До заветного крыльца оставалось каких-то 10 метров, когда я
поняла, что не успею.
— Чего тебе надо, маньяк? — выкрикнула я,
обернувшись.
Преследователь затормозил, утер пот, струившийся из-под
вязаной шапочки и, задыхаясь, выпалил:
— Хотел узнать, не спрашивала ли Сонечка обо мне.
— Не спрашивала, — отрезала я. — Все?
— Все, — пробормотал он расстроено.
Вот этого я и боялась! Еще вчера, когда обнаружила под
дверью подкарауливающую меня Соньку, я поняла, что завтра на работе будет почти
тоже самое. Только подруга интересовалась у меня, не спрашивал ли о ней
Геркулесов, а вот теперь Зорин желает знать произвели ли его вокальные и
ораторские способности впечатление на Соньку.
— А что она вообще обо мне говорила? —
полюбопытствовал Зорин, догнав меня и пристроившись рядом.
— Ничего.
— Совсем? — Он стащил со своей косматой головы
шапчонку и утер ей вспотевший лоб. Видимо, эта утренняя пробежка тяжело ему
далась.
— Совсем. Мы не виделись, — соврала я, а потом
пожалела — он же и завтра начнет день с того же вопроса, что и сегодня. Лучше б
я сразу ему сказала, что подруга моя нашла его «булькающим бочонком».
Попереживал бы, да отстал от меня.
— А ты быстро ходишь, — уважительно изрек изрядно
повеселевший Зорин. — На силу успел.
Я не была расположена обсуждать своею физическую подготовку
— настроение не то, да и час ранний, по этому я только хмыкнула и, распахнув
входную дверь, перешагнула порог института.
В нашей комнате стояла тишина, нарушаемая лишь мышиным
шуршанием. Опять я первая! Как не пытаюсь начать рабочий день позже всех — не
получается. Ничего не поделаешь, пунктуальность мой пунктик. Если сказано —
быть в 8, без одной минуты я уже тут как тут. И как это уживается с моим
разгильдяйством, безалаберностью, наплевательством? — спросите вы. Отвечу
— сбой системы, парадокс, нонсенс. А еще смех и слезы. Видели бы почтенные
читатели, как я собираюсь на работу: как ищу колготки, которые почему-то висят
на ручке кухонной двери, как глажу брюки, найденные не на полке или вешалке, а
за диваном, как переодеваю кофту, надетую впопыхах на изнанку, как застегиваюсь
на бегу, на бегу же снимаю последнюю бигудюшку; впрыгивая в трамвай, повязываю
платок, по новой застегиваю пальто, так как до этого сделала это не правильно…
И так изо дня в день. Ношусь по квартире, ругаюсь, швыряюсь
ненужными вещами, но не смотря ни на что никуда не опаздываю. Даже на свидания.
Народ пришел, когда я уже устала наблюдать за роняющим
листья розаном. Произошло это в 8-35.
— Вы чего так поздно? — напустилась я на
пришедших.
— Поздно? — удивилась Княжна. — Так ведь
только пол девятого.
— А то, что точность — вежливость королей вы, ваше
величество, разве забыли?
— Это на королев не распространяется, — благодушно
уверила меня Ленка, после чего села красить ногти. Сразу было видно, что
настроение у нее сегодня прекрасное.
Не иначе, муженек зарплату принес. Конечно, для кого-то такая
ерунда не повод для счастья, но только не для Ленки, так как замуж она вышла не
за коронпринца, не за графа или князя, даже не за мелкого купчишку, а за
простого, тогда еще, советского пожарного. Ко всему прочему муженек попивал,
любил повеселиться с друзьями, не по зарплате вкусно поесть и имел наглость не
ценить то сокровище, что досталось ему в законные супруги.
У других моих сослуживиц мужья были если и лучше, то
ненамного. Самый на наш взгляд удачный выбор сделала Маринка. Ее муж не пил, не
курил, даже не матерился. Он работал, работал, работал. В свободное же время…
работал по дому. В общем, не муж — мечта.
Между тем, пока я размышляла о судьбах своих товарок,
супруга мужа-мечты вошла в комнату, бросила сумку, брякнулась в кресло и выдала
свое любимое: «Тоска!». Вот так начинается почти каждое утро.
— Чего опять? — участливо осведомилась Княжна.
— Доссс-та-а-л! — процедила Маринка.
— Чем?
— Занудством своим, вот чем. Работает и спит, спит и
работает.
— А тебе надо, чтоб напился да погонял тебя? — вступилась
за Маринкиного благоверного Маруся — вечная мужская адвокатесса.
— Чтоб сходил со мной куда-нибудь. Или в гости кого
пригласил. Да хоть бы телек посмотрел, и то польза.
— А он не смотрит? — удивилась Маруся. Она, на
примере своего мужа, убедилась в том, что на втором по значимости месте у них
стоит именно он, телевизор, сразу после машины.
— Смотрит он, как же! Ложится на диван, включает
футбол, а через минуту храп на всю квартиру стоит. Смотрит он!
— Ну так давай меняться, — предложила Княжна, весело
сверкая глазами. — Я тебе своего Леху, а ты мне своего Серегу. А?
— Ну… Давай, — согласилось Маринка совсем
неуверенно.
Все дружно рассмеялись, потому что прекрасно понимали, что
своего Серегу Маринка не отдаст никому.
Мне стало хорошо и спокойно от нашей пустой болтовни —
забылись все переживания, отошли на задний план страхи. Никогда бы не подумала,
что праздные разговоры могут так умиротворяюще на меня подействовать. И стоило
только мне обрадоваться, успокоиться, ощутить себя простым обывателем, а не
свидетелем и участником трагедии, как Маруся все испортила.
— Красавчик не к тебе приехал?
— Какой еще красавчик?
— Коленька, какой же еще! — выдала Маруся,
состроив многозначительную мину.
Я удивленно заморгала.
— А где он?
— На проходной стоит. С вахрушкой беседует.
