Распахнув дверь института, первое, на что я обратила
внимание, так это на тишину, второе — на электронные часы, висящие над
портретом академика, часы показывали 8-20, и время это объясняло, почему в
институте царит безмолвие — опять я оказалась сомой ранней пташкой. Что ж
поделаешь — такая карма!
Я нажала кнопку на щитке проходной, услышала привычное
вжиканье — это пропуск вылетел из ячейки и прокатился по желобку к окошку
вахтера. Вслед за этим звуком последовал еще один, до боли знакомый: за
стеклянными дверями прогрохотал трамвай и со скрежетом остановился. Значит, не
так уж рано я и пришла. Прогресс!
Я подошла к окошку вахтера, вытянула руку, как делала каждое
утро, ожидая, когда мне отдадут мой пропуск. Но пропуск почему-то в моей ладони
не появился.
Тут я услышала звук открываемой входной двери, потом голоса,
шаги, смех и прочий шум надвигающейся на меня толпы.
Я засунула руку поглубже и сделала пальцами хватательное
движение, типа, не томи, гони документ.
Сзади на меня уже напирали исстрадавшиеся без работы
нихлоровцы.
Мое терпение лопнуло. Я вытащила руку из окна и засунула в
него голову по самые плечи.
— Вы там уснули или как?
В данном случае вопрос был неуместен, ибо полулежащую на
столе женщину нельзя было принять за спящую ни при каких обстоятельствах. Была
она неподвижной, застывшей, бездыханной. Лицо ее, с выпученными стеклянными
глазами, находилось прямо под колпаком настольной лампы, и можно было прочитать
на нем тот ужас, который она испытала перед смертью.
Ноги мои подогнулись, но я не упала, так как с одной стороны
мой бок упирался в «вертушку», а к другому привалилась внушительная шеренга
нихлоровцев. Сил на то, чтобы вылезти из окна, у меня хватило. Хватило и
выдержки, чтобы не заорать при виде ее распоротого живота. Не доставало мне
лишь трезвости мысли. По этому, как в тумане, я обернулась, мутно оглядела
толпу (Ба! Знакомые все лица: Маруся, Паня, Слоник, рядом со мной Сулейман,
значит, это он ввинчивает мне в бок свой локоть) и, нечленораздельно мыча,
ткнула пальцем в окошко.
Тут толпа поднажала. Привлеченная моим мычанием и жестами,
она ринулась вперед, надеясь побыстрее узнать, что же меня столь поразило.
Непрозрачная органика, коей обнесли пятачок вахтера, не выдержала столь мощного
давления и после секундного сопротивления сначала треснула, а потом и
разлетелась.
И тут все увидели то, что минутой раньше пришлось наблюдать
мне.
Что тут началось! Визги, крики (и не только бабьи), охи,
плач. А тут еще последний кусок стекла, до этого чудом державшийся в пазах,
вылетел и рухнул в лужу еще не совсем запекшейся крови.
Визг перешел в писк, плач в рыдание. Стало напряженнее, но
тише. И в этой напряженной тишине мы вдруг услышали…
Тот, тот, топ.
По лестнице, скрытой от нас дверью, кто-то шел.
Толпа замерла, притихла, приготовилась увидеть.
Дверь распахнулась. На ярко освещенное пространство фойе
вышел, робко улыбаясь, Лева Блохин.
Все ахнули.
За моей спиной удивленно ойкнул Сулейман.
Блохин, все еще не понявший в чем дело, продолжал улыбаться,
переводя водянистый взгляд с одного знакомого лица на другое. Когда глаза его
наткнулись на мою побелевшую физиономию, он видно что-то понял, потому что
лыбиться перестал и шепотом спросил:
— Вы чего?
Я показала ему глазами, куда надо посмотреть. Он медленно
опустил очи. Несколько секунд непонимающе таращился на мертвую женщину… И вдруг
начал оседать.
Первая моя мысль была — никогда не видела, как Гадзила
падает в обморок, вторая — а я чем хуже?
И согретая последней мыслью я обмякла, позволив чьим-то
заботливым рукам меня подхватить.
Вторник. Продолжение Явление Геркулеса
Очнулась я уже за проходной, на банкетке, стоящей в углу
фойе. Под моей головой лежал чей-то плащ, а перед носом белел вонючий тампон.
— Чего это? — вяло отмахивалась я от ватки.
— Нашатырь. Нюхай давай, — упрямая Маруся
продолжала издеваться над моим обонянием.
— Да я уже очухалась, отстань!
Я приподнялась. В голове было еще мутно, да и тела пока
будто ватное. Но я знала, что это скоро пройдет, как никак в обморок падала уже
не в первый раз. Ужаснее всего было ощущение, что я вся покрыта потом, у меня
всегда очень обильное потоотделение перед отключкой, притом, что в обычной
жизни даже в страшную жару я остаюсь сухой и благоухающей.
— Дай платочек, — попросила я у подруги.
— На, — услужливая Маруся сорвала с шеи шелковую
косынку и протянула мне.
— Носовой. А, впрочем, не надо!
Я вытерла лоб ладонью. И только тут до меня дошло, что я
наделала… В это миг пот на моем лбу высох сам собой, ибо я похолодела и даже
слегка замерзла от досады.
— Зачем вы вперлись в институт? — ошалело обводя
взглядом сердобольных нихлоровцев, ужаснулась я. — Вы же не только следы
затоптали, вы еще и Леву лишили надежды на оправдание.
— Как это? — насупился Сулейман, который на
соседней банкетке обмахивал тетрадкой лежащего Блохина.
— Нельзя было никого пускать, разве не ясно? Нужно было
вызвать наряд, оцепить здание и прочесать все кабинеты.
— Зачем? — пролепетал Лева, совсем скисший после
моих слов.
— Затем, чтобы найти того, кто женщину убил. Ведь это
не ты?
— Не я, честное комсомо… честное слово, не я! — и
он так трогательно схватился за сердце, словно не был уверен, выдержит ли оно
подобные обвинения.
— Вот и я так думаю. Значит, в здании еще кто-то был. И
этот кто-то теперь смешался с толпой, и мы его уже не вычислим.
— Вот именно!
Этот грозный возглас раздался откуда-то издали, и сначала я
даже не поняла, кто его пророкотал, но секунда спустя, услышав вжиканье
«вертушки» и уловив едва заметный аромат пряной свежести, я поняла — Геркулесов
приехал.
— Вы, дорогие нихлоровцы, меня просто поражаете своей
беспечностью! — продолжал браниться он, подойдя. — У вас под носом
маньяк орудует, а вам на это глубоко наплевать.
— Почему наплевать! — возмутилась одна дама из
лаборатории переработки. — Мы очень хотим, чтобы ВЫ его поймали, и МЫ бы
вздохнули спокойно после этого.
— Как Я его поймаю, если у меня в НИИ только один
помощник и тот иногда такие фортели выписывает, — после этих слов он
посмотрел на меня, но так строго, что все поняли, что и из меня помощник
аховый.
— А вы господин Блохин чего лежите? — продолжил
он, все так же по-деловому строго. — Вставайте давайте, на допрос пойдем.
