Мы не обижались, Ленка была очень милым и безобидным
человеком, а всплески раздражения и монаршей спесивости от неустроенности и
безденежья.
Вообще мы жили дружно, но скучно. И помещение, в котором мы
обитались 8 часов в день 5 раз в неделю было соответственным — плохо
освещенным, сырым, холодным. Мы, конечно, пытались его как-то облагородить:
Эмма Петровна притащила из соседней комнаты розан, Марья связала салфеточки,
Маринка и с Княжной надраили ручки и чайник, Маруся завесила стены плакатами с
красивыми мужчинами, а я своими картинами. Но все это не сильно помогало. К
тому же, от сырости отклеивались от стен мои акварели, от мрачности чах и ронял
листья мне на стол розан, тускнели ручки, грязнились салфетки, и нам с Марусей
никак не удавалось найти плакат с каким-нибудь полуобнаженным негром, а то все
Малдеры да доктора из американской неотложки.
… Но я отвлеклась, а день тем временем был в самом разгаре,
я бы даже сказала, достиг апогея, а именно обеда. Я уже, было, собралась
поставить на плитку свою мисочку, как вдруг…
— Где карточки? — это шумела Княжна.
— У тебя на столе.
— Нет! Они были у меня на столе. Вчера. А теперь их
нет! — И она грозно посмотрела на меня.
Я опустила очи долу, хотя карточки в глаза не видела.
— Ты выкинула? — продолжала вопрошать она.
— Не-а, — неуверенно оправдывалась я.
Вот так всегда! Все валят на меня.
Но уж если честно, валят обычно заслуженно. Что ж поделаешь,
я жутко безалаберная, неорганизованная, неряшливая разгильдяйка, к тому же
рассеянная. После меня вечно остаются грязные следы на дорожках, огрызки,
крошки (говорят, благодаря им и мне все институтские тараканы кормятся в нашей
комнате); и недостает нужных вещей: ручек, клавиш от калькулятора, документов.
А куда я все это деваю, не знает никто, даже я сама.
— Куда дела карточки, Леля?
— Ленусик, зуб даю — не брала!
— Ты их так часто даешь, что можно подумать, у тебя их,
как у акула, — съязвила Маруся.
У! Змеи! Я погрозила им кулаком и начала напяливать куртку.
— Куда? — хором заверещали «змеи».
— На помойку. Карточки искать, мусор-то из нашей урны
уже там.
Никто меня не остановил — в одном мои коллеги были едины:
маленькую свинью надо перевоспитывать, приучать к порядку и чистоте, пока она
не превратилась в большую хрюшу.
Замечу, пока их старания ни к чему не привели.
Я вышла на улицу. Моросил дождь, а небо было как
сгустившийся, застывший дым. Пахло то ли хлором, то ли пармиатом, но хрен
редьки не слаще — и то и другое жуткая гадость.
В две секунды я продрогла, а волосы мои понуро повисли вдоль
щек, и все из-за того, что ни зонта, ни платка я не взяла. Одно слово —
разгильдяйка. Но не возвращаться же теперь, все равно прическа и настроение
испорчены. Так что, запахнув поглубже пальто, я, вереща для бодрости духа,
рванула через двор.
Мусорные бачки было недалеко, завернув за склады, я
оказалась лицом к лицу, вернее, облезлому боку крайнего из них. Рыться в помойке
я, естественно, не собиралась, я надеялась, что пропавшие документы могут быть
где-то с краю, а не в той зловонной гуще, что мозолила мне глаза.
М-да. Пахло препротивно. Теперь к запаху химии примешивался
смрад помойки.
Я встала на цыпочки. Окинула близоруким взором тошнотворный
пейзаж. Коробки, бумаги, бутылки, картофельные очистки, рука… Стоп!
Рука? Белая человеческая конечность с чуть согнутой
пятерней? Или обман никудышного зрения?
Я сделала шаг. Мой дорогущий ботинок ткнулся носом в
подмоченную конфетную коробку, в других обстоятельствах я бы этого не пережила
— мой внешний вид, единственное, к чему я отношусь трепетно — но тогда…
Я ошиблась! Это была не рука. А пара рук. А еще две ноги,
голова и туловище. И все, не считая туловища, прикрытого рабочим халатом, да
ступней ног, обутых в башмаки, мертвенно бледное, с голубоватым отливом.
До сих пор удивляюсь, как я тогда не упала без чувств.
Наверное, остановило меня окружающее «великолепие». Я, как всякий художник,
пусть и не признанный и даже не непрофессиональный, мигом представила себе
композицию — прекрасная Леля в окружении отбросов, с картофельной шелухой на
лбу, к тому же в соседстве с посиневшим трупом.
Короче, я осталась стоять. Вид, правда, имела бледный. И рот
мой то открывался, то закрывался, как у глупого карася — это я боролась со
спазмами в желудке.
Я победила! Вулкан внутри меня затих. Рот закрылся. Но лишь
на мгновение, после которого я заверещала так, что копошащаяся у трупа крыса
упала в обморок.
Все еще вторник Я помогаю следствию
Приезда милиции я ожидала, сидя в кресле под розаном,
окруженная запоздалой заботой и запахом валерианки. На сюсюканье подружек я не
реагировала, как и на их любопытные мордочки — это я им мстила. Пусть
помучаются, впредь будут знать, как меня перевоспитывать.
От шока я почти отошла — о пережитом ужасе напоминало только
саднящее горло — у меня оказалась на удивление крепкая психика. Память, как
выяснилось, была тоже ничего, потому что я смогла подетально восстановить в
голове все нюансы увиденного.
Итак, на помойке я обнаружила труп пожилой женщины. Лежал он
лицом вниз, на левом боку, руки его были вытянуты, ноги поджаты. Из живота
жертвы торчала пластмассовая рукоятка.
— Жертвы? Вы так уверены, что ее убили? — Этот
неуместный вопрос задал мне 15 минут спустя прибывший по вызову молодой опер,
после того, как я поделилась с ним впечатлениями об увиденном.
— А вы считаете, что тетя Сима возомнила себя самураем
и сделала себе харакири?
— Как-как?
— Харакири, если вам это слово в новинку…
— Что такое харакири, кстати, в Японии этот самурайский
обычай называют совсем по другому — сэппуку, я знаю, мне хотелось бы услышать
еще раз, как вы назвали жертву.
— Сима. Это уборщица наша. — После его
вопросительного взгляда я пояснила. — Я ее по волосам узнала. Фиолетовым,
как у Мальвины.
«Опер» укоризненно на меня посмотрел, и мне стало немного
стыдно за свою остроту. А потом стыд прошел, в конце концов после такого шока я
за себя не отвечаю.
Паренек прошелся по комнате. Развернулся, вид при этом имел
сосредоточенный, но все равно не сильно внушительный. Как-то не могу я серьезно
воспринимать своих ровесников в ответственных ролях. И вообще, какой-то он не
солидный. Одет в джинсы и куртку, на голове кепочка (спасибо американцам,
которые своими бейсболками испортили и так не очень хороший вкус наших
мужиков), из-под кепочки русые локоночки, глаза голубенькие, наивные. Ну,
чистый ангел!
