— Я вам что Ванга что ли?
— Нет, ты у нас Шерлок Холмс, — польстила мне
Маринка.
— Да какой там… — я устало отмахнулась. — Я ведь
даже теперь не могу узнать, как продвинулось следствие. Нашли ли какие
отпечатки, видел ли кто из соседей злоумышленника, допросили ли Коляна…
— Почему? Разве Геркулесов тебе не скажет?
— Не дружусь я с ним, — буркнула я.
— Милые бранятся, — захихикала Маруся.
— Заткнись, — предупредила я. Маруся испугалась и
заткнулась.
— Может, нам спросить. Мы, вроде, тоже не
посторонние, — неуверенно предложила Марья.
— Вам он тем более ничего не скажет, — расстроила
я подружек.
— Остается только одно, — изрекла Княжна, вставая
с трона (облезлого кресла со сломанным подлокотником). — Идти на поклон к
Антошке Симакову.
Я кивнула и направилась к двери, все остальные потрусили
следом, даже бледная Эмма Петровна.
Застали мы Антошку за его любимым занятием — подслушиванием.
Стоял он, когда мы без стука ворвались в его кабинет, у стены, прислонив банку
(на сей раз трехлитровую) к уху, выражение лица при этом имел
одухотворенно-счастливое. Нас он даже не заметил.
— Товарищ Симаков, — гаркнула я бодро. —
Какие новости?
Антошка охнул и выронил радар из ослабевших рук. Мы с
ужасом, самый неподдельный читался на Антошкином лице, следили за тем, как
банка приближается к полу, как ударяется об него, как бумцает, катится… и не
разбивается.
— Ура! — возопил Антошка и тут же вцепился в
уцелевший локатор обеими руками. — Сейчас самое интересное будет.
— Про кого? — Маруся засеменила к Симакову,
навострив ушки.
— Про чего.
— Про что, — поправила Эмма Петровна.
— Да тихо вы, там Геркулесов слово взял.
— Так значит, они за стеной…?
— Помолчите, — пресек любые дальнейшие расспросы
институтский Штирлиц, после чего вновь припал к банке.
Мы послушно замолкли. Только Маруся, бубня что-то обидное,
начала кружить по комнате, шаря глазами по сторонам. Мы уже не знали за кем нам
следить: за Антошкой, стоящим, как цапля, на одной ноге, и постигающим нечто
нам неведомое, или за подружкой, целенаправленно что-то в помещении
вынюхивающей. Не знаю, как других, но меня привлекала больше Маруся, поэтому я
плюнула на Симакова, и двинулась за ней. И не зря, ибо Маруся нашла, что искала
— с победным улюлюканьем она кинулась к тумбе, на которой стояли искусственные
цветы в аляповатой вазе, хватанула их за соцветия, швырнула в угол, и, завладев
тем, что так долго выискивала, ломанулась к стене, пихнула Антошку в бок,
заняла его место, пристроила вазу, приложила ухо к ее дну, зажмурилась, после
чего замерла.
Стояла она так недолго. Минут 5. По истечении которых
оторвалась от стены, повернулась, продемонстрировав нам свое покрасневшее
оттопыренное ухо, и растеряно выдала:
— Не знают они ни черта.
— Как это? — возмутились мы, буравя глазами то
Марусю, то Антошку.
— Очень просто.
— Вот тебе раз! И никаких улик в моей квартире не
нашли? — переспросила я, на всякий случай. Антон кивнул, а я не
успокоилась. — А что еще Геркулесов говорил?
— Про какого-то алканавта, который живет под твоим
диваном.
— О! У нас под диваном кто-кто живет? — Марусины
щеки стали под цвет ее уха, наверняка, от любопытства. — И от кого мы его
прячем, если у нас нету мужа?
— Это он про Коляна, а живет Колян, сами знаете где.
— А… Эта история нам известна, — разочаровалась
Маруся. — А ты впрямь думаешь, что он видел нашего убийцу?
— Уверена.
— Так чего мы тут дурью маемся? — вскочила
Маринка. — Побежали его искать!
— Где? Я адресов бомжатников, где его подружки живут,
не знаю.
— Надо узнать, — не умеряя пыла, настаивала
Маринка.
— Не к спеху. Все равно он мало чего сможет рассказать
— он же отрубился.
— Но вечеров ты его допросишь, да, Лель?
— А как же.
Антошка, который весь превратился в слух, стоял, как
Пизанская башня, чуть наклонившись, и ловил каждое наше слово. То, что слова
эти были ему мало понятны, его не волновало, он, видно, решил, что главное
запомнить все досконально, а уж потом расшифровать. А уж коль и расшифровать не
получится, то смысл придумать самому — при его таланте, это раз плюнуть.
— А про Ваську он там ничего не говорил? —
задумчиво протянула я.
— А? — Антошка заморгал, не сразу понимая, что
этот вопрос обращен к нему.
— Говорил что-то, — встряла Маруся, очень гордая
оттого, что из нас оказалась самой находчивой. — Что-то про то, что пока
Ваську выпускать нельзя. Потому что, хоть он и в несознанке, все улики против
него.
— Ага. А про наших мужиков?
— А про них-то чего?
— Ну так. Может, чего болтнул?
— Ваши субчики у Николая Николаича под колпаком, —
веско вымолвил Антон, шарахнув по Марусе уничтожающим взглядом. — За ними
давным-давно слежку установили, и пока решили не снимать.
— Неужто?
— А то! — самодовольно хмыкнув, заверил нас
Антошка, после чего отнял у Маруси вазу и вновь превратился в слух.
Мы еще немного постояли, перекидываясь фразами, коими
обеспечили Симакову пищу для размышления и материал для фантастических историй.
После, с чувством исполненного долга, удалились в свою комнату. Последнее, что
мы видели, притворяя дверь 46-го кабинета, это счастливую физиономию Антона,
прижимающего к груди недавно приобретенный чудо-радар, украшенный лепными
розочками.
К обеду нас ошарашили известием о том, что кое-кому из нас
надобно задержаться до 7 вечера для срочной работы. Авралы у нас случаются
крайне редко, и мы к ним не привыкли, по этому хотели отпинаться, но на сей раз
Кузин был непреклонен — директор распорядился выдать работникам зарплату днем
раньше, поэтому вычислительный центр обязан сделать ведомости к завтрашнему
утру.
— Как же мы без предупреждения домой не явимся? —
захлопала глазенка Маруся, давя на Кузинскую жалость и верность домостроевским
устоям.
— Позвоните, предупредите. — Настаивал Кузин,
проявляя несвойственную решимость. Видно, страх перед директором был сильнее
верности и жалости.
— У нас дети маленькие, мы не можем, — начала
канючить Княжна.
Я хрюкнула — ничего себе маленькие, Ленкиной дочке 15, остальным
не меньше 7.
— И мужья любимые, их надо ужином кормить, —
подключилась Маринка, которая даже посуду за благоверным не мыла.
