Терпеть таких не могу. И я тоскливо покосилась на смуглые
мужественные физиономоии наших настенных мужиков — Клуни, Бандераса и Иглесиаса
младшего.
— И давно это Сима-Мальвина… — тут он порозовел и
пристыженно опустил очи. — То есть гражданка Сима в НИИ работает?
— Это к отделу кадров.
— Ага. — Не очень вслушиваясь в мои слова протянул
он, а потом так же задумчиво, не столько меня, сколько себя спросил. — И
кому она могла помешать?
Я неопределенно пожала плечами, типа сами разбирайтесь.
Ангелочек кивнул, сложил свой не понадобившийся блокнот и направился к двери.
Моя последняя фраза настигла его уже на пороге.
— А, может, это наш туалетный маньяк?
Он обернулся, на его лице читалось недоумение.
— Кто?
— Вуайерист.
— Вуа — как?
— Вуайерист, — повторила я гордо. Вот так-то,
господин всезнайка, мы не только про самураев знаем. — Он в туалетных
кабинках прячется и ждет, когда какая-нибудь дама писать… — при этих словах его
уши заполыхали, — простите, справлять нужду начнет.
— И что он тогда делает?
— Как что? Ловит кайф.
— И как долго?
— Да ему долго не дают, визжать начинают! —
хохотнула я.
— Извините, я не точно сформулировал вопрос. Как давно
вы впервые заметили его… хм… пристальное внимание?
— Давно. Года полтора.
— Вы считаете, что это он мог убить гражданку? —
он заходил по комнате.
— Кто его, маньяка, знает.
— Он агрессивный?
— Что вы! Он у нас тихий.
— Тихий, говорите? — задавая этот вопрос, он
остановился напротив моей акварели. Постоял, посмотрел. Ничего, видно, не
понял, поэтому попытался рассмотреть ее получше. Придвинулся ближе и ткнулся
своим дурацким козырьком в стену, после чего смутился и сел на стул.
— И скромный, как Гюльчатай. Ни разу нам своего личика
не показал.
— Значит, личность его вам не известна?
— Так точно, — отрапортовала я, а потом как
вскочу. — Послушайте! А вдруг тетя Сима его вычислила? Она была одной из
самых рьяных охотниц за нашим маньяком!
— Хм… — Он ненадолго задумался, а потом буркнул. —
Разберемся.
И тут в комнату ворвалась Маруся.
Маруся проскакала к своему столу, делая бедрами вращательные
движения такой амплитуды, словно вертела халахуп, потом села на краешек стула и
томно уставилась на паренька.
— Вы закончили? А то нам работать надо. — Это она
врала, ей до работы никакого дела не было, просто Марусе было необходимо
построить глазки юному Мегрэ. Как и любому мужчине, появляющемуся в поле ее
досягаемости. Дело в том, что Маруся у нас страшная кокетка, хотя дальше
кокетства она никогда не заходит, потому, как уже 13 лет живет в почти
счастливом браке со своим мужем Алексеем.
— Да, я уже ухожу. — Ангелочек церемонно
поклонился и попятился к двери.
— А как вас зовут? — вопрошала Маруся.
— Да я уже, собственно, представлялся…
— Николай Николаевич Геркулесов, — ответила за
него ваша покорная слуга. — Младший опер уполномоченный, — делая упор
на слове «младший», закончила я.
— Ко-о-о-ленька, — протянула Маруся, чем окончательно
смутила парня. Так что из нашей комнаты он почти выбегал.
Когда мы остались одни, первое, что спросила Маруся, было:
— И как он тебе?
Я скривилась. Потом обессилено опустилась на кресло и с двух
часовым опозданием потеряла сознание.
Среда Пир во время чумы
Утро следующего дня началось со спора.
— Вам не кажется, что наше торжество надо
перенести? — обратилась ко всем нам Эмма Петровна.
— Как? — испугались мы.
— Это же пир во время чумы. Наше веселье будет
неуместным. В НИИ трагедия.
— А мы будем медленно и печально, — процитировал
кто-то героя анекдота.
— В любом случае, я вынесу это на обсуждение всего
коллектива. — Эмма Петровна знала, что в нашей комнате не найдется ни
одной, кто бы добровольно отказался от вечеринки.
Сыр бор разгорелся из-за юбилея нашего отдела, которого мы с
нетерпением ждали и к которому вот уже месяц готовились.
Конечно, мы все понимали, что Эмма Петровна права, и, быть
может, согласились бы его перенести, (перенести, это все же не отменить) но все
продукты у нас уже были закуплены, институтская столовая заказана и оплачена,
не говоря уже о том, что половина женского коллектива отдела записана на
сегодня в элитный парикмахерский салон.
До обеда ничего еще не было ясно. Но в час дня на всеобщем
собрании решили торжество все же провести. Однако, строго было наказано громко
песен не петь, не дебоширить и пить умеренно. Коллектив сделал вид, что так и
сделает.
Итак, мы начали прихорашиваться.
Легче всех было Марусе и Марье — они пришли на работу с
«укладкой». Труднее всего мне, ибо красиво причесать мои волосы почти
невозможно. Когда-то у меня были шикарные локоны: длинные, до середины спины,
темные, пышные. Всем они жутко нравились. Всем, кроме меня. Я всегда мечтала о
прямых, как палки, волосах, а в последнее время еще и о «рваной» стрижке. А
какая филировка на волнистых волосах? И вот уже год, как я их нещадно травлю
перекисью, и, можно сказать, что они у меня стали прямыми, и у меня теперь
долгожданная «рваная» стрижка, и даже предпочитаемый джентльменами блондинистый
цвет. Волос, правда, стало в два раза меньше, но кого это волнует? Мне и
джентльменам нравится. Слезы по моему утраченному великолепию льют только мои
подруги да мама с бабушкой.
Когда мой жидкий «сассун» был зафиксирован воском и лаком, я
преступила к макияжу. Краситься я люблю, особенно, когда не надо никуда
спешить. Долго рисую глаза, брови, губы. Особенно тщательно накладываю румяна,
ибо без них по бледности могу соперничать с Кентервильским приведением.
Потом я облачилась в длинное темно-зеленое платье из шифона,
покрутилась перед зеркалом и с сожалением натянула под него чехол. Все ж
просвечивающие сквозь шифон трусики «танго» выглядели немного вызывающе.
Мои товарки тоже собрались. Маруся кривлялась в центре
комнаты, демонстрирую всем свою нежно-голубое платье с блестками; Маринка,
более скромная, но такая же сверкающая сидела в кресле; вторая Маринка вся в
облаке кружев разместилась рядом; Эмма Петровна в стальном костюме со
снисходительной улыбкой следила за Марусиными кривляньями; а Княжна, с ног до
головы в красном, (это ее любимый цвет, не иначе с тех времен, когда она была
английской королевой и носила красную мантию) прилаживала на грудь камею из
стекляруса.
