— Горим! Спасайся, кто может!
И в коридор, где стоим мы со Злобиндой, вползает едкий зеленоватый дым…
…Из дыма выходит такая страхолюдина, что явись ночью — подушкой не отмахнёшься. Неповоротлив, голова — усечённым конусом, а вместо лица — стекло. Идёт, переваливается с ноги на ногу, что-то бурчит, окутанный зловещим маревом…
Почему Злобинда не реагирует?
Давно бы ударила заклинанием. Чудовище же устремляется прямо на нас!
Но проректорша спокойна и даже подзывает монстра поближе.
— Вон он, Грегори, — она указывает на крыса, который с дрожанием жмётся к моей ноге. — Ату его, ату! — и ко мне — вежливо, воркующе: — Не бойтесь, это наш студент. Я попросила его провести дезинфекцию, когда увидела этого мерзкого грызуна, — Галет щерится, беспомощно и жалко, — сама создала этот дым. Нам с вами он безвреден, а вот кое-кому…
Не отвечаю, просто провожу над Галетом волшебной палочкой, и тот обретает свой суетливый, но всё же человеческий вид.
Вовремя, потому что тут же закашливается и хватается за горло — чуть не задохнулся.
Глаза Злобинды округляются.
— Заколдованный?
— А вы, колдунья такого уровня, и не разглядели?
Добавляю в голос яда, а руки упираю в бока. Галет гордо выпячивается и хмыкает. Ишь, крысёныш, как воспрянул.
Грегори в своём нелепом костюме и с разбрызгивателем недоуменно смотрит на нас через стекло.
И тут я соображаю, что подкалываю проректора на глазах у студента. Нехорошо.
Командую Грегори:
— Шагом марш, — и он действительно марширует, хотя в его положении это не очень удобно. Посылаю вслед заклинание забвения. Кое-что лучше не помнить.
Злобинда, к моему удивлению, смотрит на меня с благодарностью, хотя я только что применила заклинание вмешательства к студенту.
Потом подходит к Галету вплотную, ровная, как палка, возвышающаяся над королевским величеством едва ли не на голову. Она крутит его, трогает, осматривает, даже обнюхивает.
— Невероятно. Эй, толстый коротышка, — обращается она к Галету, — кто это тебя так уделал?
— Мельничиха одна, — выпаливает он, а сам трясётся, отклоняется и жалобно прижимает руки к груди, — ведьмой оказалась.
— Ещё любопытнее.
Злобинда обхватывает наманикюренными пальцами свой острый подбородок.
Мне вот тоже любопытно, гложет прямо, только никто удовлетворять не собирается. А внутри уже всё гудит и распирает.
— О чём вы? — не выдерживаю.
Галет тоже кивает: самому охота знать.
Она не отвечает. Лишь машет рукой: идёмте, мол.
И несётся, быстрее, чем я на крыльях, к академической библиотеке.
Я ещё не была в этой части академии, но шёпот книг всегда слышен издалека и его не спутаешь ни с чем.
Здесь пусто, лишь старая библиотекарша скучает за кафедрой и вяжет бесконечный синий чулок.
Права Злобинда: не хотят студенты грызть гранит науки.
Хотя эти книги попробуй сгрызи, вон какие огромные! Особенно одна. Она так стара, что деревянная обложка поросла мхом. Самым настоящим! Не разобрать ни названия, ни автора. А ещё эта книга глазастая! Из-под кудластых мшистых бровей, похожих на болотные кочки, недобро смотрят три пары жёлтых, человеческих, опушённых ресницами глаз. Будто говорят: только тронь! Боковая застёжка напоминает два острых змеиных зуба.
Книга лежит на постаменте, установленном посреди библиотеки. Толстенная и важная.
Злобинда подзывает нас Галетом.
— Разрешите представить, — говорит она, вежливо кланяясь глазастому фолианту: — Книга-Всех-Историй.
Так вот почему она такая… обширная. Попробуй удержи в себе столько. Ведь истории, как мыши. Так и норовят на свободу. Но вот только зубы Книги-Всех-Историй — надежней замковых ворот.
Бумажная хранительница знаний пытливо осматривает нас. Видимо, считает, что мы достойны её внимания, и отвечает шелестящим, будто пыльным голосом:
— Давайте мне тут без танцев вприсядку. Это — в отдел искусства. А ко мне пришли — так спрашивайте.
И Галет спрашивает, испуганно тыча пальцем и заикаясь:
— Она разговаривает?
— Не слышишь, что ли, пузан, — злится книга, — разговариваю. Хотя вообще-то я не из болтливых. Предпочитаю молчать и слушать.
— Она разговаривает! — восклицает Галет, нервно дрыгает ногой и плашмя заваливается на спину. Прямо к ногам Злобинды.
Она провожает его презрительным взглядом:
— Слабак! А на вид такой солидный мужчина.
— Невежда! — громыхает Книга-Всех-Историй. — Так разговаривать с почтенным фолиантом! O tempora! О mores!
[6] Да чтоб тебя печатный станок зажевал!
О, а книженция-то знает в проклятиях толк. Потому что я тут же представила себе зубастый печатный станок. Даже холодок по спине пробежал.
— Ваше возмущение, уважаемая Книга-Всех-Историй, совершенно справедливо. Полностью поддерживаю!
Злобинда легко касается замшелой обложки и ласково поглаживает. Чего сложно было ожидать от такой дамы, как она.
Фолиант прикрывает все шесть глаз и едва не мурчит.
— Уважаемая книга, можем ли мы узнать историю о тёмном народе крысоров?
Книга взбрыкивает, отползает от руки, бычится.
— Уходите, не хочу с вами даже разговаривать! Не знаю таких мерзких историй.
Но Злобинда стоит на своём:
— Этот невежда, — указывает на всё ещё бессознательного Галета, — был заколдован крысором.
— Невозможно! — книга даже подпрыгивает на месте, как сбрендивший пельмень. Ага, видела я однажды такие. — На всех крысоров наложена печать, блокирующая магию. А остальных — переловили крысоловы.
— Но вы представьте себе, просто представьте, что кто-то из них спрятался. Или уцелел. Или так сменил личину — а уж они в этом мастаки были! — что даже крысоловы не унюхали?
Книга-Всех-Историй замирает, хлопает длинными ресницами, щекочет нервы перешёптыванием страниц — будто чревовещатель какой.
И наконец в звенящей, повисшей, как занавеска, тишине говорит:
— Это плохо, тогда смерть.
И я начинаю понимать: нечто подкралось незаметно и собирается закусить нами.
Ведь уже второй раз в Академии Тёмного Колдовства звучит страшное и злое слово — смерть…
Глава 9, в которой я упала…
Конечно же, я не слышала о крысорах. Феи не должны разбираться в тёмных народах, особенно, давно сгинувших. А вот то, что Злобинда о них помнила, — хорошо. В её случае логично — тёмная же.
