Вижу, что свадьбой своей она более чем довольна.
Но… внезапно переполох прекращается, все останавливаются, будто кончился завод.
Чёрный вихрь врывается в зал, и по тёмным мраморным плитам пола разбегаются глубокие змеистые трещины. Цветы вянут и облетают, лица бледнеют, краски тускнеют. Жизнь отступает и скукоживается от леденящего дыхания смерти.
Смех, похожий на карканье вороны, заставляет меня испуганно вцепиться в рукав элегантного сюртука Хмуруса.
И почему я только сейчас заметила, что ректор сегодня — ну просто с иголочки одет? Какие глупые мысли порой рождает стресс.
Во всполохах молний является она.
Её лицо и грудь белые, как обсыпанные мелом, одежда, глаза и волосы — темнее самой тьмы. Ей одновременно можно дать пятнадцать и сто пятьдесят лет.
Она самое жуткое, из всего, что доводилось видеть мне до сих пор.
Непрошеная гостья. Забытая родственница.
Чёрная Злоба.
Она хохочет раскатисто. И тьма, выползая изо всех углов, начинает клубиться у её ног, заворачивается в смерчи, тянет в разные стороны туманные щупальца.
Полные, красивые губы, накрашенные чёрной помадой, кривит ехидная усмешка.
— Не ждали, — произносит наконец исчадье мрака. «Жэ» в её передаче переходит в «ша», шипит, змеится, расползается эхом, корчится тенями по стенам…
И, кажется, вся наша шумная свадебная компания деревенеет. Как будто на зал пало заклятье замка Спящей Красавицы. Не удивлюсь, если снаружи по линии охранного поля пророс тёрн.
Хмурус так и вовсе превращается в болванчика. Только глазами хлоает. Живой, то есть, всё ещё способной двигаться и что-то делать, остаюсь только я.
Чёрная Злоба скользит ко мне, темнокрылые бабочки несут за ней шлейф шуршащего, словно сшито из опавшей листвы, платья. Чёрная корона парит над головой, как мрачный нимб.
Королева всея тьмы поддевает меня за подборок, заглядывает в глаза, и меня будто утягивает в водоворот.
— Фея! — брезгливо выплёвывает она, и мне почему-то становится стыдно за свою сущность. — Такие, как ты, везде желанные гостьи. А вот обо мне всегда забывают! Чем же я хуже тебя? У меня ведь тоже есть крылья.
Я бы сказала — контуры крыльев. Они похожи на скелетированные листья, что умельцы используют для поделок. Не понятно, как она летает на них.
Да уж, когда внутренне сжимаюсь от страха, в голову сразу же лезет всякая чушь.
— Молчишь? — говорит она, просеивая слово через острые зубы, которые обнажаются в улыбке, более похожей на оскал. — Презираешь? Уверена в своём праве, только потому, что светлая?
Вижу себя в клетке. Кругом рычат и наступают чудовища. Спасения нет. Только паника. Колотящаяся сердцем в горле. Давящая камнем на грудь. Путающая мысли.
Что я могу сказать ей? Что быть злой нехорошо? Что никто не будет звать в гости ту, кто пугает тебя до чёртиков?
А Чёрная Злоба хохочет вновь, только теперь с нотками грусти и безумия.
— Фея среди тёмных! Тебе не кажется, что это абсурд? Думаешь, обрела друзей среди них? Чушшшь! Лицемерие — их второе имя. Нынешние товарищи предадут первыми. Такова их суть.
Окидываю взглядом комнату и действительно вижу, что каждое лицо недобро щерится, прячет в глазах насмешку. Застывший хоровод злобы и масок.
Чувствую себя бесконечно одинокой и беззащитной. Как они могли так со мной? За что? Я ведь хотела всем только добра. А они, выходит, лишь пользуются мной?
— Правильно! Возненавидь! Почувствуй, как ты зла.
Возможно, я бы и почувствовала, если бы вовремя не заметила, как по моей руке, будто незримый татуировщик рисует узоры, разбегается растёкшимися чернилами ручейки тьмы.
— Твоя кровь темнеет.
Бархатный голос — прямо в голове. Но тёплая, сильная рука — на плече. Осязаемо. Нужно.
— Не слушай её. Иллюзии, морок — орудия Чёрной Злобы.
Кудесник чуть наклоняется ко мне. В его тёмных глазах мерцают звёзды.
Мой личный космос.
Мой тёплый космос.
Полный жизни и света.
— Вспомни хорошее. Победи тьму.
И я вспоминаю, как смеялась Злобинда, когда обрела серебристое платье. Как сияли девочки, осознавая важность миссии — быть подружками невесты. Как кружил меня в танце Хмурус. Как светилась от гордости Иолара, сотворившая ради сестры настоящий кулинарный шедевр. Какой нежностью была наполнена речь духа-отца.
Вспоминаю о ком-либо хорошее — и он загорается, словно светлячок в ночном Злобнолесу. Светлячок — сигнал: здесь есть жизнь, свет и любовь.
И я верю светлячкам, а не Чёрной Злобе.
Вон они передо мной — целый млечный путь. Пойти по которому — значит, выйти к сияющему чертогу истины.
И я иду, несусь.
Сильная и бесстрашная.
Моя кожа бела и сияет.
Мраку не замарать её.
Глава 19, в которой я имела возможность…
— Убери! Ненавижу сказки!
Рыжеволосая девочка отшвыривает толстую книгу с цветными картинками. Книга падает корешком вверх — домиком, в который можно улизнуть от детских страхов. Спрятаться в уютных историях. Затеряться в пёстрой толпе сказочных героев и знать — ни один кошмар тебя здесь не найдёт.
Девочка тоже когда-то в это верила. А потом — сказки предали её. В них, оказывается, нельзя укрыться от тоски и боли.
Полноватая женщина с мягким добрым лицом со вздохом поднимает книгу и кладёт её на дубовый стол.
Присаживается на кровать к девочке, раскрывает объятия:
— Лидия, малышка, иди сюда.
Девочка упрямо мотает рыжей шевелюрой.
— Нет, — говорит она и поджимает пухлую губку, — уходи! Ты тоже обманщица, как и сказки.
Женщина печально качает головой. Ей нечем опровергнуть обвинения дочери. Ведь она сама обещала малышке: всё будет хорошо, надо только верить, и быть доброй девочкой. И сказка обязательно придёт.
Две недели назад Лидии исполнилось семь.
Она весь свой день рождения провела у окна — ждала фею. Ведь к хорошим послушным девочкам всегда прилетают феи и дарят им волшебные подарки. Лидия же не ждала подарков для себя. У неё было только одно желание — чтобы папа вернулся. Нет, он вроде тут, мама каждый день обмывает его, одевает в чистое и сажает в любимое кресло у камина. Но глаза у отца — там, где-то, а с ними и душа. Упорхнула и оставила лишь оболочку.
Лидия считала, что это она виновата в папиной болезни.
Ведь, говорили, папа стал таким в тот день, когда она родилась.
