Но у меня всегда были несколько более иллюзорные понятия о лесных полянах. Там цветочки-ягодки, грибок под зелёным лопухом, бабочки порхают. А тут — только низкая, пожухлая, серо-зелёная трава. И когда я ступаю на неё, она рассыпается прахом под ногами.
Как призвать сюда радугу? Она любит солнце, сочную зелень, летний дождь. Чем же мне заманить её туда, где царят темень и тлен?
Занятая невесёлыми мыслями, не сразу понимаю, что светлячковый фонарь замолчал и остановился. А светлячки бьются внутри и рвутся наружу.
Открываю дверку с опаской. Донимает эгоистичная мысль: сейчас выпущу, улетят, и я останусь в кромешной темноте.
Но… феи понимают все языки.
А светлячки умоляют:
— Отпусти нас!
Я открываю дверцу и выпускаю… Млечный путь.
Фонарь падает к моим ногам — самый обыкновенный, ничего волшебного.
Жучки же, мерцая животиками, по дуге взмывают вверх. Крутятся-крутятся, заверчиваясь в спираль. Новые и новые собратья спешат к ним со всех уголков Злобнолеса. И вот уже надо мной зависает огромный светящийся шар. И тогда я вижу его — Корявый Дуб.
Большущий, он накрывает поляну, как большущий зонт. На кряжистом, в десять обхватов стволе проступает угловатое старческое лицо. Дуб спит.
Книга-Всех-Историй сказала мне отыскать его. Стало быть, только это дерево сможет подсказать мне, как быть дальше.
Бегу через лесную прогалину, сухие травинки ломко гибнут даже от моих лёгких шагов. Это неприятно, будто идёшь по полю битвы, и под тобой хрустят кости крохотных воинов. Мысленно извиняюсь перед каждым рассыпавшемся в прах растением.
Добираюсь, наконец, до дуба и замираю, придавленная мощью, которая исходит от него.
Касаюсь ладонью шероховатой коры. Чувствую, как, чуть покалывая пальцы, по руке поднимается доброе тепло.
— Здравствуйте, господин Корявый Дуб, — вежливо говорю я.
Тяжёлые морщинистые веки с трудом понимаются, круглые карие глаза уставляются на меня.
Трещина в коре приоткрывается, образуя беззубый рот. Слова идут натужно, скрипуче.
— Здравствуй, Фея. Уж триста лет твой народ не заглядывал сюда. Что привело тебя? — произносит он.
— Меня прислала великая Книга-Всех-Историй. За эти триста лет произошло много всего. Сказочная страна гибнет, и мне нужна ваша помощь, господин Корявый Дуб. Я должна призвать на эту поляну радугу.
В ответ раздаётся рокочущий смех. Даже корни, которыми могучее дерево надёжно вцепилось с землю, обнажаются и взрывают почву.
Мне приходится отскочить.
Так и землетрясение вызывать можно!
Дуб успокаивается, и взгляд его становится серьёзным и грустным:
— Книга-Всех-Историй, конечно, мудра, но с тех пор, когда она росла здесь говорливой берёзкой, много воды утекло. Вернее, вся утекла. Реки засохли. Листва, как видишь, облетела. Трава иссохла. А радуге надо переливаться и сверкать в каплях росы.
Сердце сжимается, когда представляю, как умирал лес, а все наши сказочные умники страдали не пойми чем в своих королевствах: балы, пиры, поиски принцесс, хрустальные туфельки…
Мне становится стыдно перед дубом. Ведь он всё видел и ничем не мог помочь. Да и окривел, видно, не сам, а от горя.
— Простите, господин Корявый Дуб, что подняла эту больную тему. Но всё может стать ещё хуже — Чёрная Злоба проснулась, вещники шастают по академии…
Дуб качает кроной.
— Да, дела. Но как же мне помочь тебе, милая фея?
— Поделитесь со мной воспоминаниями о вашей последней радуге.
Он улыбается, если это можно сделать при отсутствии рта, и протягивает мне ветку.
С опаской берусь за неё, и меня срывает с места и кружит в водовороте памяти. И выбрасывает где-то в Незапамятных временах…
Кроны деревьев взмывают под самое небо, куполом накрывая поляну. Переплетение веток и узоры листвы — ажурный витраж, по которому разливаются зелень и золото. На поляне — ковёр цветов: хвастаются бело-жёлтыми сарафанами ромашки, алеют нарядными косынками маки, тёмно-голубыми серёжками звенят колокольчики. Кругом кипит жизнь — снуют туда-сюда деловитые жучки, порхают бабочки и стрекозы, наигрывает мелодию сверчок. Из леса его музыке вторит птичий оркестр. Да и говорливый ручеёк, что ловко огибает камни и корни, влетает свой голос в общий радостный гомон.
Несколько секунд я стою, оглушённая и ослеплённая воистину сказочной красотой Чаролесья. А потом соображаю: не для праздного любования дуб закинул меня в это место.
А для чего? Оглядываюсь, пытаясь понять. И снова счастливо вздыхаю: ах, какие краски!
Точно! Краски! Радуга!
Как создать радугу там, где серо и чёрно? Только раскрасив.
Я — художник, передо мной — палитра, волшебная палочка — кисть. Возьму синевы у неба, зелени — у листвы, красноты — у маков, желтизны — у ромашек… Моя радуга будет лучшей!
Когда понимаю, что волшебная палочка напиталась нужными красками, снова ищу дуб.
Вон он, величественный, гордый, королём и защитником высится над поляной. Его крона густа, жёлуди тяжелы, ветви могучи. Он прекрасен.
Подхожу, кланяюсь.
Дуб по-доброму улыбается и снова протягивает ветку.
Хватаюсь за неё… и…
Мир вокруг будто стёрли. Нет, не так — замалевали чёрно-бурым. Охватывает тоска, будто это я не уберегла, не спасла от гнилого дыхания Чёрной Злобы, не укрыла от алчности и глупости людей…
— Простите, господин Дуб… — бормочу вновь и часто моргаю, потому что щиплет глаза.
Дуб ласково трогает веткой за плечи, разворачивает к поляне:
— Поспеши, Фея. Светлячки долго не продержатся, а им ещё обратно тебя вести.
И действительно, замечаю, как яркими метеорами пикируют к земле и гаснут мои маленькие фонарщики.
Сглатываю ком.
— Ну же, Фея, — по-доброму ворчит Дуб, — подари нам чудо. Я уже триста лет не видел радуги, дай хоть напоследок взглянуть на неё.
Киваю, решительно размазываю по щекам влагу и выхожу в центр поляны.
Она — полотно, мне — рисовать.
Выбрасываю вперёд руку с волшебной палочкой и приказываю:
— Радуга, явись!
И всю свою любовь, всю страсть — в красный.
Отчаяние и вину, что сжигают изнутри, — в оранжевый.
Тоску и разлуку — в жёлтый.
Спокойствие — в зелёный.
Искреннюю надежду — в голубой.
Упрямую веру — в синий.
Величие мудрости — в фиолетовый.
И вот над поляной, искрясь и переливаясь, изгибается нарядный мостик радуги.
