Одежда трещит по швам, я пытаюсь сопротивляться, укрыться обрывками ткани, но кудесник отводит мои руки — нежно, но безапелляционно.
— Ты не… — пытаюсь удержаться на краю пропасти и вернуть к своему вопросу.
— Молчи! — ласково приказывает кудесник, прикладывая палец к моим губам.
И дальше, впрямь, становится не до разговоров. Потому что растворяюсь, сгорая, взлетаю до звёзд, осыпаюсь искрами…
Обнимаю, шепчу ему в губы:
— Твоя…
— Навеки? — его дыхание обжигает кожу возле уха.
Движемся в одном ритме — бешеном, рванном, чуть болезненном. Когда даже дышать трудно, не то, что говорить.
Но я должна — на выходе, на вскрике:
— И даже больше…
Он вжимается в меня ещё сильнее.
Мы сливаемся и исчезаем друг в друге.
А потом обретаем плоть — уставшие, счастливые, познавшие…
И вот уже крылья наполняются силой, расправляются, мерцают.
Свечусь и я, зацелованная, изнеженная, любимая.
Тихо смеюсь, перебираю его тёмные шелковистые волосы… В объятиях кудесника так тепло и надёжно.
Клонит в сон.
И теперь знаю: чтобы ни произошло дальше, оно померкнет перед тем, что случилось сегодня.
Я познала таинство любви, и это знание сделало меня сильнее во стократ.
Веки тяжелеют, а тело, наоборот, полно лёгкости и песни. Будто каждая клетка во мне сейчас поёт и ликует.
Кудесник целует меня в лоб, укрывает лоскутным одеялом из цветов и листьев, откидывает за ухо прядку и тихо повелевает:
— Спи!
Устраиваюсь поудобнее, тяну его руку под щёку, сворачиваюсь клубочком. И уже почти проваливаясь в сон, соображаю, что это «спи» прозвучало знакомо…
Глава 28, в которой тайное стало…
Открываю глаза. Свеча почти догорела и вот-вот погаснет. Потрескивает, коптит. Мягкий розовато-коричневый плед укрывает ноги. На столе поблёскивают склянки с зельями. Рядом лежит книга.
Оглядываюсь.
Кудесник всё так же недвижим. Его дыхание, насколько я знаю, можно определить, лишь поднеся зеркальце к губам.
Встаю.
Крылья! Крылья на месте и вполне здоровы — искрятся, мерцают в косом луче луны, бьющем из окна.
Но открытие не радует.
Что это было? Сон? Разве сны бывают такими реалистичными?
И что будет теперь? Я снова открою дверь, увижу следы вещников? Мы с Хмурусом и Мурчелло побежим следом?
Что будет?
За дверью действительно раздаются шаги, осторожные, крадущиеся. Мне даже слышится перешёптывание. Но скорее всего это просто ветер вздыхает в занавесках. На всякий случай, я покрепче сжимаю волшебную палочку и готовлюсь ждать.
Неимоверно страшно, но я должна защитить того, кто не может защитить сам себя.
Шаги всё ближе.
Гулкие в пустоте коридора.
Если Хмурус не далеко ушёл, то он наверняка слышит их тоже. Он не должен был ещё далеко уйти, после того, как укрыл меня.
Идут двое.
Широкий немного шаркающий шаг — мужчина.
Торопливый, семенящий — женщина.
Вещники! — доходит, наконец.
Что им здесь нужно?
Шёпот.
Неужели, правда, не ветер?
Ёжусь.
Так хочется, чтобы кто-то сильный встал сзади, положил руки на плечи и поделился уверенностью, что всё будет хорошо.
Да хоть бы Мурчелло с потолка свалился, я была бы рада.
Он же должен охотиться за ними — там, в той реальности так и было. Где же он тогда?
Шаги замирают перед дверью.
Это просто следы. Пусть и магические, но всего лишь отпечатки чьей-то ноги. Тогда чего я боюсь? Я ведь фея. У меня в руках волшебная палочка. Разве какие-то следы могут угрожать мне?
Но… что там говорила Злобинда о следах вещников? О вещниках? Существа, лишённые магии.
А значит, магическое воздействие на них будет незначительно.
Почему-то вспомнилось, что король Ландар был антимагом. Не тратьте на меня своё колдовство. Но всё-таки его снесло моим проклятьем.
Интересно… И почему я не обратила на это внимание сразу? Не подействовала магия, но сработало слово. Желание. Очень сильное.
Отлично!
Положим это открытие в арсенал, неизвестно, что пригодится в бою. А в том, что он будет, я даже не сомневаюсь. Особенно, когда вижу, как в щель между полом и дверью проскальзывает тонкий блин следа.
За ним второй.
Другие остаются по ту сторону двери.
Сердце пропускает удары, дыхание становится учащённым.
Следы направляются ко мне. Жутковатое зрелище. Никого нет, но следы есть.
Хотя…
Они останавливаются… и над ними начинает сгущаться некая субстанция. Белёсая, туманообразная, из такой состоят призраки.
Будто печатают: слой за слоем, выше и выше.
Нет, не призрак, скорее — проекция. Словно в древнем маго-кинотеатре, когда изображение передавали на белый четырёхугольный экран.
Долговязый мужчина средних лет в сером пуловере.
Худой, длиннолицый.
Несмотря на то, что цвета смазаны и нечётки, я всё равно могу рассмотреть, что волосы у него рыжие.
А на пальцах — пятно от чернил.
Он виновато улыбается.
Христиан.
Последний сказочник.
Я узнаю его сразу.
* * *
…Над лесной поляной порхают бабочки — беленькая, рыжая, голубая. Прямо как цветы в её букетике. Она собрала их для мамы.
Та раскладывает провизию, расположившись на покрывале под раскидистым дубом — хорошо и прохладно.
Отец сидит на пеньке, устроив на коленях доску. К ней прикрепил листы, кусает перо. Отец сочиняет сказку. В такие моменты его нельзя тревожить. Девочка знает, но ей очень-очень хочется папину сказку немедленно, до того, как он её запишет.
Поэтому девочка обнимает отца сзади и заглядывает через плечо.
— Почему ты не пишешь, папочка? — чуть укоризненно спрашивает она и роняет ему на колени пёстрый букет.
Мать вскидывает голову, застывает с ножом в одной руке и головкой сыра в другой.
— Не отвлекай отца! — строго говорит она и возвращается к своему занятию.
Мужчина весело улыбается, затаскивает девочку к себе на колени, отложив в сторону письменные принадлежности, и щекочет. Малышка пищит и хохочет. Потом садится рядом, собирает цветы и начинает плести венок.
