Что касается второго течения (космос, невидимые миры, человеческая психика и т. д.) — то здесь господствуют самые различные, крайне разнообразные направления. Некоторые из них связаны с Предварительными формами йоги, индуистской космологией, оккультизмом, астрологией, шаманством, парапсихологией и т. д.
Интерес к этому вполне нормален, так как человека может интересовать не только собственный первоисточник, но и пласты проявленного бытия.
Можно привести некоторые примеры существования самых различных групп.
1. Группы последователей Гурджиева и Успенского
Интерес к учению Гурджиева и Успенского совершенно естествен в России. Они сами вышли отсюда, здесь сохранились многие следы их деятельности. И все же на духовном плане этот интерес может быть объяснен главным образом тем, что в учении. Гурджиева дается некоторая попытка (так называемый «четвертый путь») найти духовную практику, приемлемую для современного человека, живущего в условиях нетрадиционной цивилизации (другое дело — насколько удачна такая попытка).
Несомненно обращает на себя внимание и его теория духовных шоков, направленная на пробуждение сознания, и его комментарии, касающиеся состояния души современного человека.
2. Последователи теософия
Книги Елены Блаватской хорошо известны и существует определенный интерес к трактовке наиболее скрытых моментов ее учения.
3. Штейнерианцы
Интерес к антропософии возник в России еще до революции
[5].
Великий русский писатель и поэт Андрей Белый был близким соратником Штейнера и много сделал для русской антропософии. В кругах русских штейнерианцев известны еще неопубликованные письма и тексты Андрея Белого, касающиеся антропософии.
Штейнерианские группы распространены главным образом в Москве, Ленинграде и на Кавказе.
Помимо перечисленных, есть много разных групп, ориентированных на традиционный Восток и эзотеризм. Важной чертой людей этих групп, по крайней мере некоторых из них, является стремление к метафизическому творчеству, а также «преломлению» и углублению Традиции.
Таким образом, в Москве в шестидесятых годах создалась целая метафизическая культура, которая в той или иной степени отражала тайные религиозные и мистические искания в послесталинской России.
В основе этой культуры, на мой взгляд, лежала не только переоценка и переосмысление религиозно-метафизических традиций прошлого, но и страстное желание выйти за пределы ординарного человеческого сознания, которое ощущалось как тюрьма, как тирания псевдореальности, независимо от того, какую она принимала форму: застывших ли духовных «догм» прошлого, сниженных человеческим сознанием, или просто форму обыденной рутины внутренней и внешней.
Все искали парадоксальных решений, и даже современная ситуация человечества воспринималась как парадокс — благодаря ее абсурдности. А из абсурдности (ибо даже повседневность — абсурдна, и как будто бы, нет вообще ничего, что не было бы абсурдным в двадцатом веке) — выход может быть найден только в крайностях парадокса и маргинальности.
Несомненно также, что многие творцы этой метафизической культуры использовали свой личный и медитативный опыт для создания своих произведений. В качестве примера можно привести творчество удивительного русского поэта-неконформиста и духовидца — Валентина Провоторова.
Его стихи написаны как бы от имени чиновника
[6] (или «мандарина» — по китайской традиции), но это не простой современный чиновник: так же, как случалось иногда в древнем мире, этот чиновник обладает виденьем иных миров, он — визионер духовидец. Свою задачу он описывает так:
Невольница-ночь торопится
Младенцев насытить плотных,
Густеет в сосках сукровица
И льется сквозь них щекотно,
И катятся в мрак булыжники
Громоздкие страсти-духи,
Плюют и узорят книжники
Внутри огневой старухи.
Приставить бы выше лестницу.
Упруго стрелу налучить,
Взобраться, присесть и свеситься,
Нацелясь на Верный Случай.
Пусть нижние пляшут в мании!
Я, серый и тихий с виду,
До дна оближу познание
В зеленом пупке Изиды.
Это стремление к «запретному» (точнее, «закрытому») познанию пронизывает всю эту поразительную книгу (пока еще не изданную), которая дает широкую панораму действительности, скрытой от карикатурно узкого, рационализированного сознания современного человека.
В этих стихах есть и о вечности («и кажется вечность раем, где зреет вкусная падаль») и об опыте оперативной магии, о ведьмовских формулах, левитации, о многих «я» внутри «единого» человека — и порой все это довольно отстраненно, в согласии с сакральным кредо восточной метафизики: быть Великим Наблюдателем, а не участником космического балагана.
Перед нами в стихии превосходной поэзии крутится колесо «сверхъестественных» ситуаций, лишь небольшим аспектом которых является так называемая «естественная» жизнь человека. Здесь и «дедок», который читает «Дикую Псалтырь», и «тайна ада», и «углубленная в жуть луна», и «инкубы», и «воля черного козла», и «древний корень», и «большое, бесноватое тело», и «явь, как гнусный и злой подлог», и «символы глубин», и оккультная эротика но все это освещено вселенским созерцанием, которое вовсе не является средством апологетики негативной стороны человека и Космоса, а суровой констатацией тайных фактов, жесткость которых невозможно преодолеть без знания их.
Итак, присутствие в этих группах людей искусства (поэтов, писателей) продолжает ту традицию пересечения сфер литературы и духовной философии, которая вообще характерна для России. Кроме того, в некоторых группах объектом философии становится сама Россия — ибо «предчувствие» глубокой, выходящей за пределы мира, тайны России характерно как для определенных направлений русской философии, так и для величайших поэтов и писателей России (Достоевского, Гоголя, Блока, Есенина). Это «чувство» тайны России (и поиск ее) продолжает существовать и сейчас… Весьма знаменательно, что в настоящее время (в восьмидесятых годах, как до, так и после перестройки) идеи и образы восточной метафизики и философии начинают «входить» даже в официальную советскую литературу
[7].
