Большую часть утра ему пришлось идти вдоль самой обочины, уступая дорогу движению. Согласно планетарным картам, составленным до того, как БЭК-кольца сосредоточились на Субъекте, дорога шла на восток почти сотню километров через пустыню, затем отклонялась к северу, проходя через гряду невысоких гор (подножие более высокого хребта), и снова сворачивала на восток, где через несколько сот километров почти лишенного растительности плоскогорья наконец достигала на 33 градусах широты и 42 долготы еще одно городское образование, пока не имеющее названия. 33/42 был меньше размером, чем родной город Субъекта, но между ними имелись прочные торговые связи.
В обоих направлениях шли грузовики – огромные платформы, снабженные несложными моторами. Вместо колес они использовали огромные катки. (Вероятно, еще один пример эффективности в мире аборигенов: грузовики укатывали грунтовую дорогу, просто двигаясь по ней.) Было также и множество пешеходов – пары, тройки и более крупные группы ковыляющих характерной походкой аборигенов. Других одиночек не попадалось. Означала ли уникальность путешественника, что и цель у него уни- кальная?
К полудню Субъект достиг границы сельскохозяйственных земель. Когда ряды растений-суккулентов остались позади, дорога расширилась. Горизонт слева был абсолютно плоским, к северу возвышались горы. Казалось, вершины гор колеблются в восходящих потоках горячего воздуха. Когда солнце достигло наивысшей точки, Субъект сделал остановку на обед: покинул дорогу и прошел несколько сот метров в сторону манивших тенью базальтовых камней. Там он обильно помочился на песчаную почву, затем взобрался на один из каменных пьедесталов и застыл лицом на север. Воздух между Субъектом и горами был белым от взвешенной в нем пыли, снежные вершины словно плыли над пустыней.
Быть может, он отдыхал, быть может, пробовал воздух или планировал дальнейшее путешествие. Он оставался неподвижным около часа. Потом спустился с камня, вернулся на дорогу и продолжил путь, ненадолго остановившись, чтобы напиться из канавы.
Весь день Субъект шагал, не сбавляя скорости. К закату он миновал последние приметы цивилизации – старые пожелтевшие поля, занесенные песком почти до невидимости ирригационные каналы, – и вышел в пустынную низину между горами на севере и далеким морем на юге. Движение на дороге подчинялось все той же схеме день-ночь, и он вскоре отстал от последних на сегодня грузовиков. Вечер был необычно ясным. На востоке стремительно взошла маленькая луна, и Субъект стал искать место для ноч- лега.
Несколько минут он выбирал, пока не нашел песчаную ложбинку, укрытую за камнем, и там свернулся почти в позу плода, укрыв живот от холодного ветра. Движения тела замедлились, и он впал в свою обычную ночную кататонию.
Когда луна уже пересекла три четверти неба, из скрытого в песке гнезда появились небольшие насекомоподобные создания. Их немедленно привлек Субъект – возможно, своим запахом или ритмичным дыханием.
Они были меньше размером, чем ночные симбионты из города, с более выпуклой грудью, и имели на две пары ног больше. Однако питались они кровью из сосков Субъекта совершенно так же и без малейших колебаний.
Они все еще оставались рядом (вероятно, насытившись), когда с первыми лучами солнца Субъект проснулся. Некоторые остались висеть на его теле, когда он встал. Субъект очень осторожно собрал их с себя и отбросил прочь. Создания, пусть и не пострадавшие, лежали неподвижно, пока солнце их не согрело; тогда они снова закопались в песок, последними исчезли розовые хвостики.
Субъект двинулся дальше по дороге.
Перечитав свою первую запись, Маргерит осталась недовольна.
Не потому, что написанное было неверным, хотя оно, разумеется, было возмутительно неверным, прекрасно неверным. Переполненным ошибками атрибуции. Ученые-социологи пришли бы в ужас. Только ее уже тошнило от объективности. Ее собственный проект, тайный проект, заключался в том, чтобы поставить себя на место Субъекта. А как еще люди могут понять друг друга? «Посмотри, как это выглядит с моей точки зрения», – говорят они. Или: «Будь я на твоем месте…». Требуемое от воображения усилие было столь привычным, что его никто не замечал. Тех же, кто не мог или не хотел его сделать, называли психопатами или социопатами.
Однако когда мы смотрим на аборигенов, думала Маргерит, мы должны изображать безразличие. Монашеское, чуть ли не пуританское бесстрастие. Неужели я посрамлю себя, если признаю, что мне не все равно, будет Субъект жить или умрет?
Большинство ее коллег скажет, что да. Однако Маргерит была склонна еретически полагать, что они не правы.
И все-таки в истории чего-то недоставало. Ей было нелегко решить, что именно рассказывать, а главное – какими словами. Для кого она пишет? Только для себя самой или у нее есть на примете читатель?
С того момента, как Субъект покинул город, а Тесс поранила руку, – прошло две недели. Если она продолжит, ей предстоит написать еще очень многое. Маргерит, склонившаяся над тетрадкой, была одна в своем кабинете, но при мысли о Тесс она сразу подняла голову и стала прислушиваться к ночным звукам внутри домика.
Крис внизу еще не лег. Он как бы выделил для себя отдельное пространство: спал в подвале, на большую часть дня уходил, ужинал у Сойера, а в кухню или гостиную выбирался в основном уже после того, как Тесс ложилась спать. Присутствие его почти не мешало, скорее даже успокаивало. (Вот как сейчас: звук закрывающейся двери холодильника, негромкий звон посуды.) Работая, Крис всегда выглядел несчастным, словно человек, из последних сил старающийся удержать уже ускользнувшую мысль. И тем не менее подолгу работал без перерыва, иногда до глубокой ночи.
И он очень помогал с Тесс. Даже больше, чем просто помогал. Крис был не из тех взрослых, кто относится к детям снисходительно или пытается произвести на них впечатление. Он уверенно чувствовал себя с Тесс, охотно с ней разговаривал, не обижался, когда та иной раз молчала или дулась. И, казалось, не обращал внимания на ее проб- лемы.
Тесс тоже стала выглядеть чуть более счастливой, когда в доме появился Крис.
И все же случай, когда Тесс поранила руку, сильно беспокоил Маргерит. Поначалу Тесс настаивала, что она просто слишком облокотилась на окно, но Маргерит-то знала: ночью окно в освещенной комнате мало чем отличается от зеркала.
И это было не первое разбитое Тесс зеркало.
В Кроссбэнке она разбила три. Хотя психотерапевт разглагольствовал о «подавленном страхе», Тесс никогда не говорила, что Зеркальная Девочка враждебна или пугает ее. Она объясняла, что бьет зеркала, потому что ей надоело, как Зеркальная Девочка является без приглашения: «Я хочу видеть себя, когда смотрюсь в зеркало!» Зеркальная Девочка была назойливой, часто нежеланной, зачастую надоедливой, но до кошмара все же не дотягивала.
Однако кровь многое изменила.
На следующий день после того, как они вернулись из клиники, из-за обезболивающего Тесс немного клонило в сон; она лежала в постели, время от времени принимаясь за книгу. Маргерит присела рядом с ней на кро- вать.
