– А пообещать, что будет, ты не можешь?
– Обещаю, что постараюсь.
– Правда?
– Правда, – сказал Крис. – Теперь дай мне руку.
Он подхватил ее на руки и ринулся прочь из галереи, к пожарной лестнице, стараясь опередить бешеные удары собственного сердца, и бежал до тех пор, пока не ощутил дыхание зимы и не увидел хоть немного солнца.
Часть четвертая
Осознаваемость
Тридцать восемь
Не удивляйся, дорогой! Если тебе и кажется, что я говорю о предметах слишком возвышенных и заоблачных, то дело лишь в том, что я составляю приблизительный подсчет пути, пройденного в последнее путешествие
[4].
Лукиан из Самосаты. Икароменипп. Ок. 150 от Р. Х.
Границу Огайо пересекли уже к самому концу длинного августовского дня.
На последнем участке пути машину вел Крис, Маргерит слушала музыку, а Тесс прикорнула на заднем сиденье. В конечном итоге они направлялись в Нью-Йорк, где у Криса были запланированы переговоры с издателем, но Маргерит высказалась за то, чтобы на выходные остановиться в доме ее отца – пара деньков мягкой декомпрессии, прежде чем снова нырнуть в мир.
То, как мало переменилась эта часть страны со времен прошлогодних событий, думал Крис, внушает оптимизм. На границе с Индианой обнаружился брошенный блокпост Национальной гвардии, немое свидетельство как кризиса, так и того, что он закончился; в основном же им попадались коровы и комбайны, стоянки грузовиков и границы округов. Многие дороги так и не автоматизировали, и какое же это было удовольствие – часами вести машину, поворачивая руль своими собственными руками, никаких тебе сообщений об опасном сближении, перехватов управления и следования протоколам, позволяющим избежать пробок. Просто человек и его машина, как и задумано господом.
У границы нужного округа он слегка подтолкнул Маргерит. Она сняла наушники и стала следить за дорогой. Слишком давно здесь не была, пожаловалась она Крису; выросшие вдоль старого шоссе, словно грибы, захудалые магазинчики, наркобары и дворцы свиданий ее обеспокоили. Однако центр городка оказался в точности таким, как она и описывала: столетнее здание полицейского участка, усаженные каштанами парки, о современности напоминают лишь трехлопастные ветряки на вершине отдаленного холма. Несколько церквей, включая пресвитерианскую, которой некогда руководил ее отец.
Теперь он вышел на пенсию и из домика священника переселился в более современный, на Баттернат-стрит к югу от центра. Крис доехал туда, следуя указаниям Маргерит, и припарковался у края тротуара.
– Тесс, просыпайся, – сказала ей мать. – Мы приехали.
Тесс выбралась из машины и сонно улыбнулась счастливому дедушке, встречавшему их на ступенях крыльца.
Маргерит опасалась за то, как пройдет знакомство Криса с отцом. Опасения оказались беспочвенными. Она с легким удивлением наблюдала, как отец сердечно жмет Крису руку и предлагает ему зайти.
За три года, прошедшие с ее последнего приезда, Чак Хаузер почти не изменился. Он был из тех мужчин, которые достигают вершины стабильной формы к среднему возрасту, а оттуда соскальзывают к семидесяти годам, уже толком не меняясь – все те же бородка с проседью, короткий ежик прически, почти незаметное брюшко. Носит все те же однотонные хлопчатобумажные рубашки, неважно, вышли они из моды или опять вернулись. Все те же голубые глаза, несмотря на недавнюю операцию на радужке.
На ужин он приготовил мясной рулет с горохом, кукурузой и картофельным пюре и подал его на большом обеденном столе, за которым (сообщил он Тесс) Маргерит готовила уроки, когда была маленькой. Еще в домике священника на Глендэвид-авеню. Каждый вечер после ужина она решала задачки по математике при свете большой лампы «под Тиффани», свет от которой, как ей сейчас вспомнилось, был маслянисто-желтым и чуть ли не теплым на вкус.
Разговор, который отец завел за ужином, никак не касался Кроссбэнка, Слепого Озера, Рэя Скаттера и прошлогодних событий. Он просил Криса называть его Чаком и пускался в долгие воспоминания вместе с Маргерит; когда Тесс все это явно наскучило, он разрешил ей взять десерт в гостиную, где она включила старую видеопанель и принялась искать мультики.
Чак вернулся к столу с кофейником и тремя чашками.
– Пока ты не позвонила мне в феврале из Прово, я даже не знал, живы ли вы.
Население Слепого Озера после окончания блокады держали в Прово, штат Юта – еще шесть месяцев медицинского и психологического карантина на бывшей авиабазе Континентальной обороны. Шесть месяцев ожидания, пока тебя признают вменяемым, чистым и не опасным для прочего населения.
– Наверное, это было ужасно – ничего не знать, – сказала Маргерит.
– Вряд ли мне было ужаснее, чем вам. И я всегда был уверен, что с вами все хорошо.
Небо за окном потемнело. Крис допил кофе и вызвался составить компанию Тесс. Чак включил торшер, и свет лампы упал на дубовый книжный шкаф рядом со столом. В детстве Маргерит, росшую книжным ребенком, эти полки одновременно привлекали и отталкивали: там было множество интригующих томов в кожаных или желтоватых картонных переплетах, но на поверку они каждый раз оказывались совершенно неинтересными – религиозными или «воспитательными» трудами (хотя «просто сказки» Киплинга она проглотила взахлеб). Маргерит обратила внимание на несколько книг, которых раньше не было – труды по астрономии и космологии, большей частью опубликованные за последние два года. Среди них обнаружился даже «кирпич» Себастьяна Фогеля.
Чак подвинул стул поближе к Маргерит.
– Как Тесс пережила смерть отца?
– Сравнительно неплохо с учетом того, что ей двенадцать. Впрочем, она настаивает, что он не умер.
– Он исчез внутри морской звезды.
Услышав общепринятое название для структур, порожденных БЭК-кольцами, Маргерит поморщилась. Поскольку оно, как и «лангусты», совершенно не подходило к описываемому. Откуда вообще эта традиция сравнивать все незнакомое с тем, что море может вынести на пляж?
– И не он один?
– Ты про так называемых паломников в Кроссбэнке? Никто из них так и не вернулся.
– Да, – согласилась Маргерит. – Не вернулся.
– Тесс про это знает?
– Да.
И, скорее всего, не только про это.
– Было время, – сказал Чак Хаузер, – когда я просто ненавидел его за то, как он с тобой поступал. Когда ты с ним развелась, я обрадовался даже больше, чем дал тебе понять. И все же, думаю, Тесс он любил по-настоящему, настолько, насколько был вообще способен любить.
