– Можно я помогу? – робко спросила Мэри, подойдя ближе. – Дома я помогаю маме печь булочки… Она дает мне кусочек теста…
– Нет, – перебила ее кухарка, но вовсе не грубо. – Седни я булочек не леплю, только пирог к ужину, а это дело мудреное. Поди-ка лучше погуляй, чем тут толкаться. Может, распогодится.
Миссис Маклауд пробежала испачканным в муке пальцем по строчкам и нахмурилась:
– Придумают же! Хорошенько взбить половину яйца… Ты когда-нибудь о таком слыхала?
– Белую или желтую? – уточнила Мэри, заглядывая в книжку.
Тут варево в кастрюльке зашкварчало, кухарка бросилась к плите и сдернула кастрюльку с огня.
– Эдак пригорят мои абрикосы! Ступай, деточка, в сад, не то останемся без пирога. Мне дело делать надо, а не лясы с тобой точить.
Мэри медленно вышла из кухни и через судомойню направилась к задней двери.
Дочь миссис Бэнкс, Нэнси, снимала с веревки белье.
Нэнси была крупной розовощекой девушкой с пухлыми руками и яркими карими глазами. Она улыбнулась Мэри поверх стопки наволочек и приветствовала ее на своем тягучем шропширском наречии.
– Помочь вам развесить белье? – предложила Мэри.
Она подняла с пола упавшие прищепки и положила их в карман фартука Нэнси, где лежали остальные.
– Белье почти высохло, – с улыбкой протянула Нэнси. – Мы с мамой как раз собирались гладить.
Нэнси выдернула жердь, чтобы веревка провисла посредине, сняла последние простыни и сунула прищепки в карман фартука, когда из пристройки, где стирали белье, раздался пронзительный голос ее матери:
– Нэнси, что ты там возишься? Где простыни?
– Иду, мам! – крикнула Нэнси и, улыбнувшись Мэри на прощание, исчезла за дверью.
Если бы Мэри не искала Зеведея, то никогда бы его не нашла. Как все хорошие садовники, он выглядел скорее частью сада, чем живым человеком. В выгоревшей куртке, изношенной шляпе и штанах, перевязанных под коленями бечевкой, Зеведей больше всего походил на старую рухлядь, забытую в сарае. Щеки под полями ужасной шляпы были красно-бурыми, как цветочный горшок, а узловатые руки казались сплетенными из тех же пальмовых волокон, которыми подвязывают хризантемы.
Этим он и занимался, когда Мэри его обнаружила.
Луч осеннего солнца пробился сквозь серые облака, позолотил деревья и опавшие листья, которые шуршали под ногами, когда Мэри шла через лужайку. На фоне живой изгороди из кипарисов хризантемы кивали головками цвета бронзы, меди и кристаллов серы, и от них, от земли, от сухих листьев и ярких настурций шел печальный и прекрасный аромат осени.
Зеведей, прервав на миг свои труды, покосился на Мэри ясными, как у малиновки, стариковскими глазами, но промолчал. Взъерошенные головки хризантем качались, когда он перехватывал стебли пальмовой бечевкой. Садовник снова склонился над клумбой и исчез за цветами. Мэри с опаской спросила:
– А мне можно подвязать?
Головки хризантем качнулись снова, и моток волокон перелетел через клумбу.
Поймав его в воздухе, Мэри неуверенно шагнула вперед. Ужасная шляпа снова показалась в трех клумбах впереди, прямо за громадным алым георгином. Садовник стоял к ней спиной, а его руки деловито шуршали в опавших листьях.
Мэри снова посмотрела на моток в руке, решила, что это приглашение помочь, и, раздвинув астры и громадные пылающие георгины, шагнула к краю клумбы.
Она начала медленно и аккуратно приматывать стебли к столбикам, стараясь не повредить листья. Старый Зеведей снова пропал из виду, но с кипарисовой изгороди, словно фамильяр садовника, слетела малиновка и уселась на стебель георгина, косясь на Мэри такими же ясными старческими глазками.
Солнечный луч медленно полз по ярким цветам и опавшим листьям. Девичий виноград на стенах дома отливал шелками старинного гобелена, а тонкие трубы, поймав солнечный свет, мягко сияли на фоне свинцового неба.
А затем, натянув бечевку сильнее, чем нужно, Мэри сломала стебель.
Это была самая высокая и красивая хризантема, и треск далеко разнесся в тишине. Огромный янтарно-желтый цветок поник головкой, роняя лепестки.
Мэри в ужасе замерла.
Внезапно, так же стремительно, как исчез, рядом возник Зеведей и раздраженно уставился на своего любимца.
– Зря я тебе разрешил, – с горечью промолвил садовник, и его голос, как и весь его облик, казалось, принадлежал саду: тонкий, хриплый, но странным образом певучий, словно ветер в трубе. – Детям и собакам нечего в саду делать. Иди-ка отсюда.
– Простите, – уныло пробормотала Мэри и, протянув садовнику моток, в отчаянии побрела прочь.
Она отыскала проход в кипарисовой изгороди, за которым была калитка в лес, и бесцельно зашагала по тропинке, с каждым мгновением острее чувствуя одиночество. Ноги бесшумно ступали по влажному ковру бурых и желтых листьев. С одной стороны молодой дубок протянул над тропинкой пригоршню желудей, последние тонкие листочки дрожали на ветру. В развилке букового корневища, как в чаше, стояла темная вода, в ней плавал пух чертополоха. Над чашей, словно крыша, нависал оранжевый древесный гриб, а среди мха, грязи и гниющих веток скучились поганки.
Все вокруг говорило, что лето кончилось.
Мэри остановилась, и тишина умирающего леса тяжело легла ей на плечи.
В таком безмолвии даже звук, с которым желудь падал в мокрую траву, заставлял вздрагивать.
Внезапно, с грацией и спокойствием танцора, прямо на тропинке перед Мэри возник маленький черный кот.
Кот был черен от ушей до кончика хвоста: черные пяточки, черные усы и аристократические черные брови, которые топорщились над зелеными-презелеными глазами.
Кот застыл посреди тропинки и смотрел на Мэри. Затем открыл пасть, показав треугольник розового язычка и белоснежные зубки, и задал какой-то вопрос.
Вероятно, он спросил о чем-то очень простом, вроде: «Как дела?» Или: «Прекрасный денек, не находите?» Как бы то ни было, кот, очевидно, ждал ответа.
– Здравствуйте, – пробормотала Мэри. – Меня зовут Мэри Смит, а вас?
Кот не удостоил Мэри ответом. У него явно были дела поважнее. Он отвернулся, вежливо помахал хвостом и направился по тропинке вглубь леса. Впрочем, кот явно давал понять, что не собирается уходить от Мэри, а, напротив, приглашает ее пойти за ним.
Обрадовавшись, что нашла попутчика там, где меньше всего ожидала, Мэри последовала за котом. Она даже не пыталась его погладить. Кот совершенно точно знал, куда идет, и, не менее очевидно, дело у него было весьма важное, так что обращаться с ним как с обычным котенком было бы верхом нахальства.
Вскоре кот свернул с тропы, прошмыгнул под нависшими ветками снежноягодника, запрыгнул на упавшую дубовую ветку и оттуда принялся наблюдать, как Мэри с трудом продирается сквозь кусты.
